Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Я, тоже достаточно растерянный – ну, Тимур, ну, мог бы предупредить, ну, погоди у меня, – бормотал что-то маловразумительное: «Володя, гендер это вообще скользкая вещь, а gay-culture во всем мире воспринимается как протестная активность, как инструмент контр-культуры»…

– Брось, – обреченно сказал Гусев. – Мне-то не надо лапшу… На уши. Похоже, этот образ тоже визуально отсылал к какому-то объекту, поэтому он не докончил. – Чего уж теперь. Поздно. Поменять ничего не успеем. Убирать – будет еще тот скандал. Одна надежда – никто не обратит внимание. Главное, чтобы наши дамы из Ученого совета не заметили. Заметят – туши свет.

Может, он преувеличивал пугливость нашей женской части Ученого совета, дам почтенных, строгих правил. Но, как оказалось, вполне стойких. Помню, при предыдущем директоре возникал вопрос: как показать им представленный на закупку рисунок Брюллова, вполне оргиастического характера. С обилием дев и даже фавнов, занимающихся любовью. Вроде даже решили этот рисунок показывать членам Ученого совета по одному, дабы не смущать наших дам. Ничего, никто в обморок не упал. Напротив, даже посмеивались над директорской предосторожностью. Вот и в этот раз ничего не заметили. Или – оказались на высоте понимания неизбежной провокативности современного искусства. И не захотели замечать. Обошлось. Свет не погас. Да и зрители, ошеломленные новизной хюльтеновской выставки, не заметили маленькой выходки Тимура. А может, просто не дошли до второго этажа, где показывался его объект. Шоков было достаточно и на первом, там, где экспонировалась классика модернизма. Где руки тянулись покрутить натуральное велосипедное колесо М. Дюшана на подставке, где вибрировала стальная нить Наума Габо, где схлопывалась и снова распускалась веером полусфера из страусовых перьев Ребекки Хорн, где пугал людей манекен с бойсовским костюмом из войлока, где горела архаичная живая свечка за телеэкраном телевизора Нам Джун Пайка… Ну и, конечно, где хлюпала, шмыгала носом «Грязная муза» Раушенберга.

Такие вот картинки с выставки.

Главный

Сергея Любимцева в нашей компании назначили главным антисемитом. Трудно уже вспомнить, почему. Никаким анти-, естественно, он не был, у него и друзей-то не евреев раз-два и обчелся. Скорее назначили потому, что у него вообще примесей никаких не было – происходил из Кеми (это считалось матерной аббревиатурой, якобы писавшейся Петром I в указах о высылке на Севера). Ну и, конечно, Кем-ская волость из фильма Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию»…

Словом, заслужил. Поначалу он сопротивлялся, а потом привык. Человек он тонкий, искусствовед с хорошим глазом, но малообщительный, особенно с чужими. За большим столом, если рядом своих нет, больше помалкивает, себе подливает. Но мы-то его препозицию помним. Как-то зашли с ним и другим моим другом, Борисом Семеновичем Элькиным, в какой-то ресторанчик на побережье. Борис Семенович тоже человек уникальный. Директор рынка, знаток Мандельштама, великий ругатель любых властей, защитник своих кавказских и восточных сидельцев от милицейских поборов. То есть не от всех, естественно, а от левых: есть захребетники как бы законные, а есть пришлые, особо наглые, которые идут на разовый хапок. И вот сели мы за столик на воздухе, с видом на залив, заказываем. И вдруг Семеныч разглядел где-то за дальним столом группу знакомцев. Подсел к ним, беседуют. Я тоже подошел из любопытства. Оказалось, это ребята, эмигрировавшие еще при Горбачеве. Они в те времена занимались каким-то бизнесом, то есть были передовиками предрыночных отношений: начинали теневиками, закончили кооператорами. И уехали, вполне себя обеспечив. Не рискнули продолжать бизнес на родине, перенесли его на Брайтон и в другие соответствующие места. Конечно, абрамовичей среди них не было, они были поколением постарше, не такие настырные, да и связей у них таких не было. Словом, средний бизнес. И вот приехали на родину через много лет, осмотреться, может, замутить что-то по-новой. Сидят с Семенычем, перетирают, кто как начинал: кто в скупке, кто на макулатуре. Мне в этом плане предъявить было нечего, и я для живости беседы, памятуя любимые темы восьмидесятых: всякие там «памяти» и прочие любезные сердцу эмигрантов страшилки, брякнул:

– Вот, кстати, за соседним столиком сидит главный питерский антисемит – Серега Любимцев.

Семеныч тут же подхватил:

– Парень, в общем, приличный, с ним договориться можно. Если что, скажете – от нас.

С часик посидели, краем глаза видим: каждый из компании нет-нет да отойдет и за столик Любимцева присядет. И что-то ему втолковывает. Сергей держится снисходительно, выслушивает ходоков, как Ленин в Горках – доброжелательно, но с дистанцией. Потом мы его допрашивали:

– Чего они от тебя хотели?

– Да так, про жизнь рассказывали. У кого дом на Брайтоне, у кого в Швейцарии. В гости звали. Я долго-то не давал распространяться, дай волю, так и рюмку до рта не донесешь.