Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Я посмотрел каталоги. Живопись, как ни странно, была вполне приличной. Типологический импрессионизм с такой острой приправой – быстрыми штриховыми арабесками, выполненными цветом, – прямо Дюфи. Позже мои впечатления подтвердились: в галерее Паоло, маленькой, но действительно расположенной на престижнейшей Мэдисон, были представлены только два художника: наш герой и… Дюфи. Начальство бегло просмотрело альбомы. Вполне не стыдно. Но главным, конечно, были условия: сможет ли Паоло помочь музею. Видимо, смог – условия были приняты. Началась подготовка к выставке. Через несколько месяцев в Нью-Йорке (куда меня привели сразу несколько дел, выставка Паоло, конечно, не в первую очередь) заглянул в галерею. Паоло оказался человеком необыкновенной плотности общения: первое мое впечатление – от него не отделаться – вполне оправдалось. Паоло обволакивал так, что руку приподнять было непросто. При этом было непонятно, что ему от меня нужно. О выставке договорились. Работы я выбрал. Текст был готов написать. Чего же ты хочешь? Оказалось, Паоло не хотел ничего особенного. Он жаждал признания. Не столько профессионального – он был не дурак, и свои возможности понимал. Признание он понимал как уважение, и он хотел делиться этим уважением с друзьями. Для самоутверждения в новом качестве своего бытия – художническом. Оказалось, Сашка Щедринский в своем желании помочь музею кое-что не договаривал. Да, Паоло был художником и галеристом, но на нью-йоркской арт-сцене – совсем не известным. Он начал писать поздно, в предпенсионном возрасте. Это была бы не беда – считался бы наивистом, художником седьмого дня, по современной терминологии – outsider artist’ом. Были кураторы, которые и не с такими дедушками возились. Но на Паоло не нашлось куратора. Начнем с того, что он никакого outsider не понимал: он хотел быть художником по правилам, настоящим, как у нас говорят, в законе. А с другой стороны, сами кураторы держались от него подальше. Дело было в том, «откуда» он вышел на пенсию. Это мне предстояло узнать. Нью-йоркские кураторы, известные снобы, никогда бы не поставили себя в ситуацию общения с подобными господами. А тут подвернулся я. Нью-йоркские коллеги знали местный материал. Я – нет. Но скоро кое-что понял.

На вопрос, чем он занимался «до искусства», художник отмалчивался. Потом все-таки я его вынудил ответить.

– Занимался спортом.

– Как, выступал? В каком виде?

– Да нет, занимался организацией спорта. Боксерскими состязаниями. А также профсоюзами там, лотереей.

Повеяло чем-то холодным, из детективных романов и фильмов. Расспрашивать опасно, подумалось. Лучше буду «про искусство». И вообще, у меня дела. Я должен заскочить на выставку туда-то и еще туда-то. Чао, бамбино, сорри. Не тут-то было. Об обволакивающем эффекте Паоло я уже говорил.

– Я с тобой.

Постоянно появляться в обществе неотрывного Паоло, ох, как не хотелось. Пришлось пойти на компромисс: ты оставляешь меня в покое, зато я принимаю приглашение поехать в твой загородный дом на весь день. И баста. Ехали мы часа три в длинном черном лимузине. Я дремал. Остановились у шлагбаума, буквально в чистом поле. Вокруг шлагбаума расхаживали молодые люди в черных костюмах. Далее я увидел сицилийскую деревню, прямо как из «Крестного отца», – небольшие домики с крышами оранжевой черепицы, апельсиновые деревья, даже какая-то церквушка, явная стилизация, причем недавняя. Вот только рельеф подкачал – плоский, в отличие от крутого, сицилийского. Студия Паоло располагалась в домике без этажных перекрытий, с верхним светом. Много картин, скульптура – вариант поп-арта. Не хуже других. Минут через сорок в дверь постучали. Потом я оценил деликатность гостей: они, несмотря на раздирающее их любопытство, дали нам время пообщаться, «поработать». На пороге стояли старики, человек пять, разношерстно одетые – кто в гавайской рубахе, кто в строгом костюме, кто по-деревенски, в полотняном пиджаке, широких штанах и в соломенной шляпе. Начался обряд встречи. Целовались они азартно, как Брежнев с секретарями зарубежных компартий.

– Синьор Артиста!

– Синьор Фармачиста!

– Падроне!

Все повторяется, когда Паоло представляет меня:

– Синьор Кураторе!

Все посматривают на меня, Паоло оживленно жестикулирует. Можно было понять, что я без ума от его искусства, что оно – самое то, перфетто! Далее меня привели в примерно такой же домик с вывеской: Farmacia. Хозяин радушно показывал какие-то склянки. Несмотря на все отказы, мне всучили какую-то упаковку – аспирин? Отказать синьору Фармачиста было немыслимо. Наконец, зашли к синьору ресторатору. Ресторан был совсем небольшим и подчеркнуто аутентично деревенским. Я щегольнул: наше вам, синьор Ристараторе. Паоло поправил:

– Это ведь простой кабачок – Оste. И хозяина надо называть по-старому, по-нашему: Padrone.