Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Щедринского слухи не остановили. Он убедил начальника заказать портрет жены какому-нибудь большому мастеру-реалисту, вынужденному в новые времена… ну и так далее. Мастером, естественно, был мой отец… Сашка любил помогать друзьям. В назначенный час начальник с женой появились в мастерской. Посмотрели картины, полистали графику. Отцовские работы начальственной даме, похоже, понравились, особенно его тургеневские типы. Эх, тургеневские девушки, кому не хочется примерить на себя ваш тонкий аристократический облик! Да и сам художник был не плох, что-что, а очаровать матрону старик мог еще влет. Словом, дело шло к тому, чтобы ударить по рукам. Но тут появилась мама. Мастерская и квартира у нас были на одном этаже. Мама осмотрела жену начальника вполне доброжелательно. Это был новый для нее человеческий материал. Надо сказать, одета та была вполне по моде начала 1990-х: большие бриллианты в ушах, большие груди, на которых, почему-то, стразы, конечно, от Сваровски, свободного кроя пиджак цвета фламинго и облегающие вполне плотные ляжки пятнистые лосины. Почему-то любили постсоветские гранд-дамы леопардовые расцветки, нигде, кроме как среди пожилых проституток на улице Сен-Дени, не востребованные.

Мама держалась изо всех сил. Я-то ее знал: ей казалось унизительным, что отец частным образом будет писать портрет какой-то там парвенюшки в чужих бриллиантах… Заказы от государства – другое дело, не стыдное, даже наоборот. А эта… в лосинах… Тем не менее, мама старательно исполняла то, чему учила меня с детства: сохранять хорошую мину при плохой игре.

– Что ж, будем рады видеть вас завтра. – Но потом, без всякой задней мысли, в порыве доброжелательности, добавила: – Только, милочка, будьте любезны, оденьтесь к сеансу…

Много лет, вспоминая выражение лица железнодорожной дамы, мы помирали со смеху. Конечно, о портрете можно было забыть. Но Щедринский не оставлял стезю бескорыстной помощи. На этот раз он решил помочь не отдельно взятой семье, а Русскому музею в целом. Музей, и сегодня не поспевающий в финансировании за Гугенхаймом, в конце 1980-х – начале 1990-х переживал особо трудные времена. То есть времена-то были веселые и творчески активные, самые, можно сказать, плодотворные – это я свидетельствую из сегодняшнего далека. Но нищие. Выставки делали на коленках, о том, что у них должен быть бюджет, и слыхом не слыхивали. Вот в такой переживаемый нами момент и подошел ко мне друг Щедринский с незнакомым западным человеком средне-пожилого вида. С крашеными черными волосами. С какими-то странным манерами, ласковыми и доброжелательными, но оставляющими некоторую опаску, что тебе от этого господина уже не отделаться.

– Паоло, – представил Щедринский своего спутника. – Отойдем. Есть разговор. – Извинившись, мы отошли. – Старик, ты не поверишь: этот парень – художник. И, ты удивишься, неплохой. Не обращай внимание, что он такой… не артистического вида. У него даже галерея есть. Собственная. На Мэдисон. Не считая других бизнесов. Так вот, он хочет выставку в России. Я его сразу за рога – давай в Русском. Посмотри, если подойдет, пойдем в дирекцию.