— Как говорит Мейкел, по одной битве за раз, — согласился Мерлин. — Сначала мы разорвем политическую и экономическую хватку Храма; после этого мы разберемся с ложью в самом Писании. И это, Кэйлеб, будет еще более жесткая борьба, во многих отношениях. Тот факт, что восемь миллионов грамотных колонистов оставили так много писем, дневников и личных записей — абсолютно честных, насколько им было известно, — о том, как они взаимодействовали с «архангелами», и о том, что они пережили в сам день Творения, оставит нам кошмар, когда мы попытаемся рассказать всем, что все это ложь. Сам факт того, что у меня есть пещера, набитая технологическими игрушками, не собирается «волшебным образом» заставить исчезнуть в одночасье девятисотлетнюю веру… или заставить людей, разделяющих эту веру, чувствовать себя немного счастливее из-за возможности попасть в «ловушки Шан-вей». Вот почему нам нужны такие люди, как Хаусмин, Рейян, Ражир Маклин и все остальные. «Научная революция» Сейфхолда должна прийти изнутри, а не быть передана каким-то сверхъестественным приспешником Шан-вей, и мышление, которое сопутствует этому, должно заразить всю планету. Я только надеюсь, что мы сможем избежать целой серии религиозных войн между людьми, стремящимися принять новое, и людьми, отчаянно пытающимися защитить старое как свою единственную надежду на спасение.
— Я не собираюсь видеть, как Сейфхолд строит эти «разведывательные скиммеры» в своей жизни, не так ли? — тихо спросил Кэйлеб.
— Я так не думаю, — так же тихо подтвердил Мерлин. — Я бы хотел, чтобы это было так, и полагаю, что это может случиться. Но боюсь того, что произойдет, если мы так быстро расскажем всем правду. Может быть, все изменится, может быть, я слишком пессимистичен. Но у меня и так достаточно крови на руках, Кэйлеб. Я не хочу больше, чем должно быть.
— Думаю, что я, наконец, начинаю понимать, почему ты так одинок, — сказал Кэйлеб. — Ты не просто единственный человек, который помнит, откуда мы все пришли на самом деле. Ты единственный человек, который увидит, как умрут такие люди, как отец, я и Шарлиэн, и оставят тебя продолжать вести ту же борьбу без них.
— Да. — Кэйлеб с трудом расслышал единственное слово, и Мерлин на мгновение закрыл глаза. — Да, — повторил он громче. — И если вы хотите взглянуть на это с другой стороны, думаю, что у меня очень хорошие шансы быть лично ответственным за большее кровопролитие, чем у любого другого отдельного человека в истории.
— Драконье дерьмо! — Кэйлеб произнес эти два слова так резко, что Мерлин резко выпрямился на своем летном кресле. — Не слишком вини себя, Мерлин! — продолжил император чуть менее резким тоном. — Лэнгхорн, Бедар и Шулер — это те, кто устроил этот беспорядок, а Клинтан, Мейгвейр и Тринейр — это те, кто был готов убить целое королевство, чтобы поддержать их! Думаешь, что все это прекратилось бы каким-то волшебным образом, если бы ты просто решил оставить «достаточно хорошо в покое»? Ты не настолько глуп.
— Но…
— И не говори мне никаких «но», — прорычал император Чариса. — Это беспорядок, тысячи людей будут убиты, может быть, даже миллионы, и ты — и я, и мои дети, и мои внуки, если это то, что нужно, окажемся прямо в центре этого. Но в конце концов, Мерлин Этроуз — или Нимуэ Албан — правда победит. И частью этой правды является тот факт, что группа своекорыстных, продажных тиранов решила использовать Самого Бога в качестве тюрьмы для всех остальных нас. Я помню кое-что, что я читал в той истории Земной Федерации, которую оставил Сент-Жерно. Что-то о том, как поливать дерево свободы кровью патриотов. Лично я бы с таким же успехом полил его кровью нескольких тиранов, но это не меняет правды о том, что иногда людям приходится умирать за то, во что они верят, за свободу, которую они хотят для себя и своих детей. И это также не делает тебя ответственным за это. Вини людей, которые построили тюрьму, тех, кто так долго пытался задушить дерево свободы. Не вини человека, пытающегося снести эту тюрьму.
На несколько секунд в кабине разведывательного скиммера повисла тишина, а затем Мерлин Этроуз криво улыбнулся.
— Постараюсь, ваше величество, — сказал он. — Я постараюсь.
XVIII
Императрица Чариса сидела, свернувшись калачиком, в удобном кресле в своих роскошных апартаментах во дворце Теллесберг, поджав под себя ноги. Именно так она сидела, когда волновалась, с тех пор, как была маленькой девочкой, несмотря на все усилия матери, барона Грин-Маунтина, ее дяди и Сейрей Халмин отучить ее от этой привычки, Она никогда не была до конца уверена, почему королеве не положено так сидеть, по крайней мере, наедине, и ее многочисленные родственники и верные слуги обнаружили, что ее упрямство распространяется не только на государственные дела.