Раздевайся, Семёнова!

— Я ведь играл с тобой, Семёнова… — пробормотал он, вглядываясь в меня с таким видом, будто пытался заглянуть мне под кожу. — Неужели ты не поняла, что я не причинил бы тебе вреда?.. Как же сильно я ошибся…

Все бесполезно, с отчаянием поняла я. Он не поверит, ни за что не поверит, что я сделала это ради него — узнать, что там затевается… Я моргнула и почувствовала, как слезинка срывается с ресниц и падает мне на щеку. Он стер ее большим пальцем.

— Чем они тебя купили, Катя? Что пообещали? Ты ведь знала, что все эти бредни — ложь озабоченных девочек, которые спят и видят себя в моей постели? И сейчас знаешь…

Бесполезно, все бесполезно…

— Знаю… — кивнула я, просто по инерции. — Я ничего им не рассказывала. Просто хотела понять…

— Правда это или нет? — отпустив меня, Знаменский выпрямился.

— Нет! Да! — я уже не знала, как и оправдываться, но у меня вдруг появилась надежда… — Я хотела узнать, правду ли они говорят, а заодно узнать, что против вас… задумали….

— И поучаствовать в моем коллективном избиении, если вранье будет убедительным? Как мило…

От обиды мои слезы хлынули так сильно, как будто где-то внутри меня выдернули пробку.

— Как… как вам не стыдно… — рыдала я уже в голос. — Я ведь ничего не рассказала, хоть и поверила им, когда про лестницу наврали… И ни на что не согласилась… Ушла… Просто ушла оттуда… А вы… вы…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Несколько секунд он просто сидел, взявшись обеими руками за руль, давая мне прореветься. А может не знал, как на все это реагировать. Потом ругнулся — неожиданно матерно — обнял меня за шею и притянул к себе.

— Если тебе так важен… — он запнулся, выдохнув мне в волосы, — так важно, что со мной будет… что ты здесь делаешь, с этим… представителем золотой молодежи, готовая прыгнуть к нему в тачку? Не сильно рано нашла себе утешение?

— О, боже… — я высвободилась и схватила его за руку. — Мы просто. Делаем. Ваш. Проект. ВСЕ! — в каждое свое слово я чуть ли не душу вложила.

Он усмехнулся.

— Проект… Мне кажется, у него случился стояк в библиотеке, когда ты нагнулась достать что-то из сумки.

В его зрачках я увидела, как мои собственные расширились до невозможности. Я открыла рот, потом закрыла его, в неверии крутя головой.

— Вы следили за мной… в библиотеке…

Его лицо тут же замкнулось.

— Делать мне больше нечего, следить за тобой. Гуляй с кем хочешь… Ох, прости, вы же просто проект пишете… Так это сегодня называется, я не ошибся?

— Виктор Алексеевич… — слабо проговорила я, чувствуя, что еще секунда, и я с собой не справлюсь. — Я… я ведь сейчас… ударю вас…

Неуловимая доля секунды и его рука уже снова сжимала мне щеки — без сомнения оставляя следы.

— А ты агрессивная, девочка… — прошипел он мне в лицо. — Хочешь подыграю тебе?

Как могла, я помотала головой. А потом, сжатыми от его хватки губами, прошептала то, что должно было, наконец, расставить все точки над всеми возможными «и».

— Я не агрессивная… Просто… мне кажется, что я вас… люблю.

* * *

Вот уж сымпровизировала, так сымпровизировала.

А прозвучало-то как… Интересно, я первая после Великой Октябрьской Революции произнесла эти слова, обращаясь к мужчине на «вы»?

Оставив мое лицо в покое, Знаменский ошарашенно молчал. И чем дольше он молчал, тем больше я понимала, что призналась зря. Даже не то, что призналась… «Призналась» звучит так, будто моя влюбленность была сюрпризом для него одного — что не совсем соответствовало действительности. Потому что в полной мере осознала я сей печальный факт только тогда, когда он вырвался у меня изо рта. То есть одновременно с тем, в кого, собственно, я и влюбилась.

Да. Влюбилась. Втрескалась, втюхалась… — какие там еще есть синонимы слову, которое означает болезненную необходимость находиться рядом с человеком, вне зависимости от его возраста, поступков и отношения к тебе?

— Пойду, наверное… — пробормотала я — затянувшаяся пауза была куда красноречивее слов.

Щелчок на дверце дал мне знать, что нет — не пойду.

— Семёнова… — Виктор Алексеевич потер пальцами переносицу, и я заметила, что пальцы у него дрожат. — Ты… ничего… ни с чем… не перепутала?

Какой позор, боже, какой позор… Дура! Дура!

— Виктор Алексеевич… — я и сама услышала истерические нотки в своем голосе. — Выпустите меня, пожалуйста! Я не могу больше…

— Замолчи! — рявкнул вдруг он и шумно выдохнул, стараясь взять себя в руки. — И послушай меня. Тебе восемнадцать лет, дурочка…

Девятнадцать… почти — чуть не поправила его я, но вовремя сдержалась.

— В твоем возрасте… Ох, Семёнова… Клянусь, я бы влюбился в собаку, если бы она сделала мне то же, что я сделал с тобой. Понимаешь, о чем я?

Я понимала.

— Не бывает любви в восемнадцать лет! Похоть, страсть — называй это как угодно… Я ненароком разбудил в тебе весь этот… вулкан и готов бить себя за это по голове…

— Вы совсем меня не любите? — неожиданно даже для себя спросила я.

Он будто словами захлебнулся.

— Просто скажите… — отвернувшись, прошептала я. — И выпустите меня.