Разбитые звезды

Он фыркает, выдыхая смешок рядом с моим ухом.

– А вы и правда крепкая штучка! – мягко говорит он.

У меня на мгновение перехватывает дыхание. По спине пробегает дрожь, и во мне вспыхивает крохотная надежда, что для меня не все потеряно. Слезы рвутся из глаз наружу, и я, сдерживая их, не могу выдавить ни слова.

– Думаю, вы прекрасно справляетесь, – продолжает он. – Нет, правда, у вас получается куда лучше, чем у моих солдат. Мы оба идем на своих двоих в верном направлении. Держимся друг друга. Поэтому с нами все будет хорошо.

Его ложь настолько очевидна, что подрывает мою едва обретенную уверенность. Мне невыносима его жалость после всего, что с нами случилось.

– Простите, – шепчу я, с трудом выговаривая это слово замерзшими губами.

– Ну что вы, не надо. – Его голос, который я слышу яснее тех других голосов, низко рокочет над ухом и проходит сквозь каждую клеточку моего тела. – Вам не за что извиняться.

– Нет, есть.

Тьма ночи укрыла нас от остального мира, хотя, скорее всего, и укрывать нас не от кого – возможно, мы единственные люди на этой планете. Свернувшись под одеялом, я хочу высказать все, что копилось во мне с той минуты, как он снял меня с дерева в лесу. И слова вырываются наружу.

– Мне жаль, что я ничего не умею делать, жаль, что вам приходится останавливаться из-за меня, жаль, что вам приходится смотреть, как я схожу с ума. Мне жаль, что я вообще уронила перчатку, чтобы вы ее подняли.

На мгновение голос будто застревает в горле.

Но на самом деле извиниться я хочу совсем не за то, что сказала.

– Мне жаль, что я наговорила вам гадостей на прогулочной палубе. Просто со мной была Анна, просто у меня такое положение в обществе. Это было грубо и жалко, и я сказала так только потому, что не могу позволить себе говорить ничего другого.

Не могу подобрать слов, чтобы объяснить ему, что я не такая, как он думает. Будь у меня фотография, как у него, он понял бы, какая я на самом деле. Я хватаю ртом воздух и умолкаю.

Он не отвечает сразу же, и несколько безумных мгновений я гадаю, уж не входит ли в его умение засыпать где угодно способность отключиться рядом с истеричной девицей, которая выплескивает извинения.

Но потом его рука, обнимающая меня, сжимается, и мой затылок обдает его теплым дыханием. Застрявшие у меня в горле слова отступают прочь, и я делаю глубокий дрожащий вдох.

– Спасибо за извинения.

Услышь я это от кого-нибудь другого, приняла бы за формальную вежливость. Но в его голосе чувствуется искренность, и я понимаю, что он на самом деле признателен.

Я ерзаю, пытаясь устроиться поудобнее, и вдруг мой взгляд падает на одну из лун, заливающую светом равнину. Это первый раз, когда ее не загораживают деревья в лесу и ее хорошо видно.

– Тарвер.

– М-м-м?

– Смотрите.

Он поднимает голову, и я чувствую, что он замечает то же, что и я: в этот миг его рука напрягается, а дыхание замирает.

То, что я всегда принимала за меньшую луну, на самом деле непонятное сооружение из холодных голубых огней. Оно неподвижно, значит, это не какой-нибудь космолет. На скопление астероидов оно тоже не похоже – очень уж у него четкая форма. Семь светящихся огней: шесть по окружности, один – в середине.

– Что это? – У меня дрожит голос, но теперь уже не из-за голосов.

Тарвер приподнимается на локте, глядя во все глаза на эту непонятную штуковину. Он молчит, и через минуту я поворачиваюсь и смотрю на него. Его лицо застыло, челюсти сжаты, но удивленным он не выглядит. Скорее, задумчивым.

– Когда капсула спускалась, – медленно говорит он, – я кое-что видел на орбите. Не «Икар». Другое. Оно промелькнуло слишком быстро, и я не успел рассмотреть, но в одном уверен: эту «луну» построили люди. И какого же она размера, раз ее так хорошо видно отсюда?

Я медленно выдыхаю, мысленно производя подсчеты.

– Чтобы так отражать солнечный свет, она должна быть за десятки километров от нас.

Тарвер снова ложится и обнимает меня за талию. Его мягкий голос тепло звучит возле моего уха.

– Что же это за место такое?

Мне нечего ему ответить, и мы молча смотрим на фальшивую луну. На какое-то мгновение я будто бы вижу нас сверху: крошечные букашки в сине-черном травяном море, которых почти поглотила необъятная равнина.

Пока мы разговаривали, тот голос затих, и пробиравшая меня дрожь унялась. Прислушиваясь к размеренному дыханию Тарвера, к биению его сердца и ветру, скользящему в высокой траве, я наконец-то тоже засыпаю.

– У каждой планеты свои странности.

– Верно.

– Какие вы заметили на той планете?

– Людей маловато.

– Вы нам не помогаете, майор.

– Я не препятствую допросу. Я заметил, что планета видоизменена, но не обнаружил колоний. За последние два года я участвовал в шести кампаниях, и везде на таких планетах были люди.

– Что вы думали о планах на будущее?