Раубриттер (IV.I - Animo)

— Как вам будет угодно, ваше сиятельство. Когда монахи наконец пробили бронированную шкуру, надеясь обнаружить под ней погруженного в постижении Господней воли святого, на руки им шлепнулся ком некрозной ткани, похожий на огромный бубон. Мессир рыцарь, обрекший себя на подвиг во имя веры и рыцарской чести, к тому моменту был мертв по меньшей мере семьдесят дней.

Гримберт растерялся. Внутренне он был готов к тому, что Аривальд выкинет какой-нибудь фокус, но подобного не ожидал.

— Мертв? Но ведь…

— Температура в бронекапсуле? Обычное дело, при гниении в замкнутом объеме всегда выделяется тепло. И самые разнообразные газы. Это и сбило с толку телеметрию. Бедолага был давно мертв. Если это и было чудом, то чудом безрассудства.

Дьявол. Чего-то такого и следовало ожидать. Аривальд не просто талантливо обыграл классический рыцарский роман, но и ловко заманил его в западню, использовав подходящую приманку после того, как разжег его любопытство.

Да, подумал Гримберт, из него получится хороший оруженосец. Лучший из всех, что я смогу найти в Туринской марке. А после — и старший рыцарь Туринского знамени.

— Но… Ты же сказал, телеметрия регистрировала движение внутри?

— Ах да, движение… — Аривальд задумчиво пожевал одними губами, — Тут в самом деле вышло занятно. Дело в том, что несчастный рыцарь при жизни страдал многими болезнями, в том числе и теми, что подхватил в Святой Земле, употребляя неочищенную воду…

— Чтоб тебя черти взяли, Вальдо!

— Кишечными паразитами, — спокойно закончил Аривальд, не изменившись в лице, — Говорят, те черви, что кишели в его утробе, были огромными, как змеи. И знаешь, они оказались живучее своего носителя. Перенесли чудо, которое не суждено было перенести ему самому. Кажется, это были первые в истории франкской империи святые гельминты, только я не уверен, что они обрели заслуженные почести. А теперь давай в самом деле разожжем костер и набьем чем-нибудь брюхо. Не знаю, как у тебя, а у меня вся эта тряска чертовски распаляет аппетит!

* * *

Костром, по большому счету, пришлось заниматься ему самому. Сперва Гримберт пытался справиться сам, вспомнив, что многие рыцари из романов не считали зазорным орудовать ножом и кремнем, когда того требовали обстоятельства. Но то ли древесина в книжных лесах занималась легче, то ли тамошние рыцари обладали не в пример более развитыми талантами — он лишь исколол пальцы колючими ветками, пытаясь разжечь походный костерок.

Огонь, который он щедро подкармливал щепочками и кусками коры, отнесся к нему с истинно герцогским презрением, окутывая лицо едким дымом, но отказываясь рождать хоть толику тепла.

Аривальд, как и полагается старшему пажу, не замедлил прийти к нему на помощь. Так легко и тактично, что почти не уязвил самолюбия.

— Костер любит терпеливых, — спокойно сказал он, — Дай мне, Грим.

У него это в самом деле ловко получалось. Даже, пожалуй, ловчее, чем у отцовских егерей, подумал Гримберт, полосуя фамильным басселардом[22] еловую ветвь и убеждая себя, что ничуть не завидует. Завидовать Аривальду было бессмысленно, как бессмысленно завидовать птице, умеющей летать. Она летала не потому, что тщилась кому-то что-то доказать, а потому, что такой была создана Господом и иначе существовать не умела.

У Аривальда все легко получалось, вне зависимости от того, чем он занимался, перебирал изношенные подшипники своего «Стража», штопал ботфорты или подковывал жеребенка. Есть в мире такие люди, как старина Вальдо, люди, у которых в руках любое дело делается само собой, мало того, еще и с оскорбительной простотой.

Может, потому я и сделал его своим старшим пажом, подумал Гримберт, оттирая лезвие кинжала от липкой еловой смолы, выделив среди куда более знатных особ, графских и баронских сыновей. Любой из них счел бы честью сделаться моим старшим пажом, а в будущем и оруженосцем, но я выбрал этого тощего мальчишку с хитрым взглядом, который язвит меня своими шуточками денно и нощно, а еще, кажется, наделен талантом делать все то же, что и я, только не в пример лучше.

Род его определенно не относился к самым древним и уважаемым в пределах Туринской марки. Как со смехом заявлял сам Аривальд, когда об этом заходила речь, его род был достаточно древним только лишь в сравнении с вчерашним хлебом, а по степени знатности располагался где-то между горшком и кочергой. Его отец был безземельным бароном, выслужившим титул за долгую преданную службу Турину в качестве маркграфского герольда, мелкого распорядителя на рыцарских турнирах. Сам не будучи рыцарем, он не мог и надеяться на военную карьеру или сколько-нибудь достойное положение при дворе. Даже не винтик — крошечная заклепка из числа тех, которыми напичкана Туринская марка, никчемный в своем масштабе соединительный механизм.

Из пучины безвестности его спас случай. Тот самый, который его и погубил.