Раубриттер (IV.I - Animo)

Гримберт склонил голову, задумавшись. Звучало выспренно, но, в общем-то, не так уж и дико. Он на память мог перечислить по меньшей мере полдюжины прославленных рыцарей, которые, пожалуй, могли бы пойти на такое, даже доподлинно зная, что фокус этот смертельный и сравним разве что с мученической смертью.

— И он…

Аривальд кивнул.

— Вообрази себе. Просуществовал в своем доспехе девяносто дней. Первая неделя далась ему тяжелее всего. Сенсорная депривация, нервное возбуждение, бред, галлюцинации… Короче, как обычно и бывает, если не отключаться от проклятой машины, чтоб проветрить голову. К исходу второй недели ему вроде бы стало получше, по крайней мере, он мог назвать свое имя и прочесть «Отче наш», хоть и не без запинок. Зато потом…

— Что потом? — живо спросил Гримберт.

Несмотря на плотный гамбезон, выбравшись из-под защиты стальной шкуры «Убийцы», он сразу озяб — Сальбертранский лес быстро высасывал тепло из утомленного долгой тряской тела. Были бы здесь слуги, они мгновенно разбили бы походный шатер, развели огонь и уже накрывали стол, пока прочие растирали бы онемевшее тело Гримберта ароматическими маслами. Но сейчас он не жалел об их отсутствии. Морозный воздух Сальбертранского леса царапал носоглотку, но втягивать его в себя было истинным удовольствием.

— Потом начал чудить. Говорят, энцефалограф выдавал такое, что только у казнимого на электрическом стуле бывает, все графики скакали как безумные. Сперва он палил по всему, что попадалось ему на глаза, но лишь пока снарядов в боеукладке хватало. Потом бросался на стены, точно пытаясь их протаранить. Иногда на несколько часов замирал, при этом, если включить радиостанцию, слышно было, как он поет старинные рыцарские романсы в дециметровом диапазоне. Потом вновь принимался буйствовать, да так, что даже преданные слуги спасались от него бегством. Вот тебе и служение рыцарским идеалам, Грим.

Гримберт ощутил себя уязвленным.

— Это был его выбор, — пробормотал он, — Но девяносто дней? Ты всерьез ли?

Аривальд вновь кивнул, сохраняя на лице самую серьезную мину.

— Еще как. Это творилось первые три недели. То буйство, то транс, то молитвы… Мессир не узнавал окружающих, даже старых приятелей и слуг, а если и говорил, то нес сущую околесицу. Плакал, как ребенок, бранился, как сапожник, проповедовал какой-то вздор… Но на четвертую затих. Остановился прямо посреди выгона, перестав маршировать, и замер, задрав шлем к небу. Поначалу к нему боялись подходить, думали, он опять за свое возьмется. Шутка ли, доспех восьмидесятитонного класса, раздавит и не заметит…

— Но он был жив?

— Без сомнения. Он больше не выходил на связь, но телеметрия отчасти работала. Она показывала наличие углекислого газа в бронекапсуле, постоянную температуру и, иногда, незначительные движения. Рыцарь оставался жив даже спустя три недели нейро-коммутации.

— Но это… чудо? — неуверенно произнес Гримберт, — Это же больше предельно допустимых нагрузок!

— Может, и чудо, — согласился Аривальд, хлопая себя по плечам, чтобы согреться, — На пятую неделю к нему осмелились подойти слуги, но на их просьбы и мольбы рыцарь не отвечал. Молчал, хотя приборы, как и прежде, показывали наличие жизни в бронекапсуле. Не то погрузился в молитвенный транс, не то потерял дар речи. На седьмую неделю доспех осветил священник из ближайшей церквушки, возвестив сошествие чуда, и к нему потянулись паломники со всех окрестных земель. Выглядело, говорят, чертовски благопристойно. Доспех стоял неподвижно, точно величественное изваяние, а у его подножья горели день и ночь свечи, проповедовали монахи, бранились нищие…

— Ну и ну.

— Вообрази, а? — Аривальд ухмыльнулся, не справившись с серьезностью момента, — Чудо это местным святошам пришлось не по горло, мессир рыцарь прежде не раз бранил Святой Престол, да и заповеди нарушал не раз. Не лучший кандидат в святые. Но не обращать внимания на него уже не получалось. На двенадцатую неделю туда прибыл сам епископ — возвестить снисхождение чуда. С ним была дюжина монахов с автогенами и гидравлическими пилами. Мученика надлежало изъять из доспеха и поместить с почетом в монастырь госпитальеров. Едва ли для того, чтоб почитать как святого. Госпитальеры — народ дотошный, а лаборатории их дадут фору даже императорским. Думаю, они просто хотели вскрыть рыцарскую черепушку, чтоб посмотреть, каким это образом чудо не испепелило остатки его сифилитичного мозга.

Гримберт напрягся, ожидая окончания истории. Судя по тому, как Аривальд барабанил пальцами по предплечью, нарочно испытывая его терпение и талантливо напуская на себя безразличный вид, концовка не должна была его разочаровать.

Вальдо, сукин ты сын…

— Заканчивай, — буркнул Гримберт, — Привал будет недолгий, впереди еще много часов ходу. И лучше бы нам успеть развести костер и поджарить пару галет.