Раубриттер

несогласие свое выпячивала, гордыню глупую. Волков спрашивал у

Бригитт каждый день, когда та проходила мимо: Беременна?

И госпожа Ланге, понимала по слову одному, о ком он спрашивает, и тихо говорила ему: Не знает сама.

Отчего он снова впадал в уныние и злость.

А из-за реки тем временем Сыч вернулся. Сели они вдвоем там, где

дворовые садятся бездельничать. Сели на завалинку у забора. И

Фриц Ламме стал рассказывать, что выведал.

— Решились они, — говорил Сыч серьезно. — Ландаманн, это у них

вроде как глава земли, получил одобрение совета кантона, это у

них вроде как наш ландтаг. И кантон выделил денег на поход к

нам.

— Сколько? — Сразу спросил Волков.

— Говорят, что двести франков.

— Двести франков? — Переспросил кавалер, не веря в такую цифру.-

Кого можно нанять на двести франков, франк он едва чуть больше

половины талера стоил.

— Да погодите, экселенц, — продолжал Сыч, — то только для затравки.

Коммуны собирают деньги, особенно злится на вас Мелликон, те

ярятся, голову вашу требуют, сколько соберут, никто не знает. А

еще ландаманн назначил офицера по имени Пювер.

— Пювер? — Волков не мог вспомнить такого. — Кто он, гауптман?

Оберст?

— Не ведаю, экселенц, — отвечал Сыч.

— Да как же ты не узнал, кого к нам пошлют, — злился Волков.-

Капитана или полковника? То первое нужно узнавать. Я же тебе

говорил, что первое, что знать надобно, кто командир будет.

— Не понял я, экселенц. — Сразу загрустил Фриц Ламме.-

Запамятовал.

— Ладно, еще что узнал?

— Ну, еще узнал, что этот Пювер разослал по городам и селам сбор

ополчения.

— Дьявол. К какому дню им велено собираться?

— Не знаю, — ответил Сыч.

— Не знаешь? — Опять злился Волков. — А что ж ты знаешь?

— Знаю, что с Рюмикона будет тридцать пикинеров и восемь

арбалетчиков.

Что против него горцы собирают войско Волков и сам догадывался.

Сыч ничего нового не сказал ему.

— Что был ты там, что не был, — зло выговаривал ему кавалер. — И эти

два олуха, дружки твои, сидят там пиво попивают, тоже ничего не

выведали. Деньги им дал, что в реку кинул.

— Экселенц, — морщился как от боли Фриц Ламме, — то дело для них

новое, да и для меня тоже, да и опасное к тому же.

— Знать, дурья твоя башка, — выговаривал ему Волков, — знать мне

надобно все о них, чтобы пониматьчто делать, у кантона сил против

меня не вдесятеро, в сто раз больше! Понимаешь? Сколько их

будет, триста или тысяча? Что делать? Бежать, всех уводить или

драться? А как мне решение принять, если ты мне ничего не

говоришь по делу.

— Уж извините, экселенц. — Смущенно говорил Сыч. — Не смог.

— Извинения твои вздор, — сказал Волков, — иди на тот берег, выясни

мне все.

— Опять на тот берег? — развел руками Фриц Ламме.

— Опять! — Заорал Волков. — Опять. Вызнай мне, сколько их будет, когда начнут, и где реку перейдут.

— Ну ладно, — вздохнул Сыч. — Переночую, помоюсь, поем, да пойду.

— Нет, — коротко бросил кавалер, полез в кошель и, не считая, достал

оттуда пригоршню серебра, высыпал их Сычу в руку, — поешь и

сейчас иди. Сегодня. Еще раз говорю, вызнай мне, сколько их, когда пойдут и где к реке подойдут.

Сыч еще раз вздохнул и покивал согласно головой, а когда Волков

пошел к дому, потряс серебро на руке. Кажется, не очень-то был он

ему рад.

Так и жил он в изматывающем ожидании. В ожидании

неотвратимых бед. День за днем, день за днем. При том, что вокруг

все радовались. Радовались мужики хорошему урожаю, радовались солдаты, в ожидании раздела добычи. Офицеры тоже

были довольны. Кажется, из всех, кто жил в Эшбахте, были

недовольны только два человека: Господин Эшбахта и госпожа

Эшбахта.

Да, госпожа Эшбахта была недовольна своей жизнью. Хоть не

грозили ей ни горцы, ни немилость сеньора. Горе ее было

женским. Она ложилась в постель и сразу заводила разговор о том, что муж ее пренебрегает. И каждый раз разговор заканчивался

злыми упреками. И от упреков этих, он начинал злиться, едва

сдерживался, чтобы не ответить ей так же, или еще хуже: сказать

ей, что знает о ее распутстве, а может и вовсе покарать несчастную

прямо в супружеском ложе. Посему, последнюю неделю Волков не

шел в постель пока госпожа Эшбахт не заснет.

Приехал к нему Рене, привез большой сундук, и сказал, что все

распродали. Четыре солдата затащили сундук в его спальню, поставили к стене, где уже стояли его сундук и ящики с доспехами

и оружием. Рене, довольный и счастливый, отпер сундук, а там

мешки с серебром.

— Вот эти мешки ваши: Вот, вот и вот, — говорил он, и заглядывал

Волкову в лицо, надеясь, что тот рад будет, — как и положено по

уложению кондотьеров ваша доля капитанская — четверть. То есть, две тысячи восемьсот шестьдесят шесть талеров, кавалер.

Волков покивал головой, выдавил улыбку — рад, я рад. Ответил

ротмистру:

— Отлично.

А сам вспоминал, каким злым было лицо жены только что, когда

смотрела она, как солдаты затаскивают большой сундук к ним в

спальню. Оно у нее все время было таким в последние дни.

Серебро. Две тысячи восемьсот шестьдесят шесть талеров. Если бы

лет пять назад ему посулили хоть половину от этого, и сказали, что

за это ему нужно встать в первый ряд штурмовой колонны, которая

идет в пролом стены осажденного города, так он встал бы не