Раубриттер

конец стола для учения грамоте, сразу принес ему требуемое.

И Волков написал герцогу:

«Рад, Ваше Высочество, что вы не забываете про своего вассала.

Кланяюсь вам, как благодетелю, и молюсь за вас ежедневно, как за

отца своего. Премного рад, что зовете вы меня ко двору, потому

что видеть вас для меня удовольствие превысшее. Но недуг

тяжкий, что истязает плоть мою, не дает мне тут же сесть в седло и

ехать к вам. Лекарь говорит, что хворь отступит через неделю или

две. И я тут же буду к вам, как вы и велите. Нижайше прошу

простить вассала вашего за его нерасторопность.

Иероним Фолькоф рыцарь божий,

Защитник Веры и опора Церкви,

коего многие прозывают Инквизитором.

Божьей и вашей милостью господин Эшбахта».

Он запечатал письмо и отдал его гонцу. Неплохо было бы, что бы

гонец ехал медленно, Волкову сейчас каждый день был дорог. Он

достал из кошеля талер и кинул его гонцу:

— Переночуй тут. И в Малене задержись на денек.

Тот поймал монету, поглядел на нее и сказал:

— Могу и на два дня, если пожелаете. Скажу, что конь захромал.

— Да, скажи что захромал. — Задумчиво произнес Волков.

И тут же забыл о посыльном. Ему было, о чем задумываться.

Конечно, к герцогу ехать было нельзя. Говорят, что норов у него

крут. Вдруг его объяснение герцога не удовлетворит. Что ждет

ослушника? Острог. А в острог ой как не хочется. Но и пренебрегать

его просьбами тоже дело рискованное. Уж точно курфюрсту это не

понравится. Волков очень надеялся, что канцлер знает, что

советует. Ну, а как иначе, как уехать, если ждешь со дня на день

таких гостей, как горцы. Герцог и горцы. Это был как раз тот случай, когда вспоминают молот и наковальню.

Кто-то сзади подошел и погладил его по волосам. Он даже

вздрогнул от неожиданности. Так только Брунхильда делала, когда

в хорошем настроении была. Жена? Так та так не делает, да и зла

она на него все время. А с утра так слуг била, с чего бы ей сейчас

ластиться? Он обернулся. Нет, конечно, это не Брунхильда. За

спиной стояла Тереза, сестра.

— Очень вы печальны, брат мой, — произнесла она. — Веселым вас

совсем не вижу. Хмуры все время, тревожны.

— Не до веселья сейчас, — отвечает он. Глядит на нее и совсем не

может вспомнить ее маленькой, той, какая она была, когда отец

был жив еще, он спрашивает у нее. — Вы помните имя мое?

Настоящее имя мое.

— Конечно. — Сестра улыбается. — Ярославом вас батюшка назвал.

— Да, Ярославом. — Кивал волков. — А отца помните?

— Нет, совсем не помню, помню, что бородат был и велик. —

Отвечает Тереза. — А вы помните его, матушку, сестру нашу?

— Помню, — врет Волков. — Конечно, помню.

Никого он не помнит, давно все было, сто лет назад, даже

обрывков уже в памяти не осталось. Только мутные образы.

Он смотрит на сестру и вдруг замечает, что она похорошела

заметно. Когда приехала, то кожа да кости были, руки страшные от

тяжкой работы, пальцы узловатые, грубые. Теперь потолстела.

Синева из-под глаз исчезла. Румяна даже, не стара. Зубы-то все

передние целы. Да, положительно она красива.

— На платье-то швы расходятся, — с улыбкой замечает он.

— Ой, не говорите, салом обросла, никогда такой не была, — смеется

сестра. — И дети тоже едва в платья влезают. Растолстели на ваших

харчах.

Он становится серьезным:

— Дам вам пятьсот талеров, поедете в Мален.

— Платье детям купить? — Удивлялась такой сумме сестра.

— Нет. Найдете банкиров Мецони и Блехера. Положите по двести

пятьдесят монет каждому на свое имя. Соберите все свои вещи и

держите их собранными, чтобы по первому слову моему вы могли

отсюда уехать.

— Уехать? Куда? Что-то должно произойти? — Начала спрашивать

сестра, явно взволнованная словами кавалера.

— Нет, ничего, — отвечал он, садясь за стол и закрывая лицо руками.

— Это я на всякий случай говорю. Ступайте, сестра.

На всякий случай. Да, ей нужно будет обязательно дать денег.

Вдруг с ним что-то произойдет. Может, ему придется бежать, а

может, его ждет тюрьма. А еще он может… и погибнуть!

Волков поднял глаза, посмотрел на детей, что сидели в конце стола

и без всякого желания заглядывали в книгу и за монахом тихонько

повторяли буквы, складывая из них слова древнего языка.

Да, дети заметно потолстели, теперь они вовсе не походили на тех

несчастных, худых и замордованных беспросветной жизнью детей, которых сюда привезли не старой телеге.

Мальчик стал в плечах шире. Он старательно водил в книге

пальцем, что-то шептал про себя.

— Монах, — позвал кавалер.

Брат Ипполит тут же вылез из-за стола, подошел.

— Как учится племянник?

— В счете и цифрах на удивление. — Похвалил мальчика монах.

— А в письме? Язык пращуров учит?

— Он старателен, — нейтрально отвечал брат Ипполит. — Старателен, но быстро устает.

— Бруно, — сказал Волков, — подойдите.

Мальчик поспешил к нему, подойдя, поклонился. Волосы его были

темны, совсем не как у сестер. Вид он имел ребенка тихого.

— Кем себя полагаете? — Спросил кавалер.

Мальчик с заметным страхом покосился на учителя, монах же ему

улыбался:

— Отвечайте, господину.

— Полагаю посвятить себя ремеслу воинскому. — Он обернулся и

Волков понял, что смотрит он на Максимилиана.

Максимилиан за последнее время заметно вытянулся, возмужал, в