Рассказы старого шахтера

В этот день в мастерской ждали Арину со старыми чёботами батьки, но она не пришла. На следующий день Арина тоже не пришла, а явился новый связной и рассказал, что Арину задержали полицейские. Случилось это на мосту через Донец.

Полицейские останавливали всех, кто направлялся в город, и обыскивали. Захотели они обыскать и Арину. Тогда она сделала вид, что испугалась, и случайно уронила сапоги в воду.

Полицейские решили достать сапоги, услужить Арине: девушка она была видная, красивая.

Сапоги они достали, но вместе с сапогами достали и шрифт, который, правда, успел из сапог вывалиться.

Арина тут же заявила, что о шрифте не имеет никакого понятия — мало ли что на дне речки валяется?.. Ей про это почём известно!

Арину всё-таки задержали и отправили в участок.

На свидание к Арине пришла сестра. Через сестру Арина и передала товарищам, как было дело. Так что шрифт пропал. И теперь нужно ждать, когда из партийного центра пришлют новый. Арина же от полицейских, возможно, открутится, потому что прямых доказательств её вины у них нет, да и у администрации завода она на хорошем счету.

Филат Шатохин выслушал всё это и призадумался. Призадумались и его друзья-сапожники. Они понимали, что начальник полиции будет торжествовать победу: шрифт у него и прокламации исчезнут. Тем более, сегодня суббота. И Арину надо поскорее вызволить из участка. А для этого лучше всего, чтобы в городе вновь появились прокламации.

Лев Потапович Гримайло действительно торжествовал: шрифт был конфискован, и не видать теперь горожанам большевистских прокламаций.

Пусть думают, что подпольщики обнаружены и заперты в тюрьму.

Но Филат Шатохин был опытным революционером. Он сказал друзьям:

— Пусть кто-нибудь сбегает на базар и купит ведро картошки.

— А на что картошка? — не поняли друзья.

— Будем тачать шрифт.

— Шрифт?

— Да. Шрифт из картошки.

Сбегали на базар и принесли ведро картошки. Потом уселись на свои низенькие табуретки и острыми сапожными ножами принялись тачать шрифт.

Каждому Филат Шатохин поручил вырезать по нескольку букв, которые размером должны были соответствовать прежним буквам — литерам шрифта.

Всё утро мастерская была занята выделкой литер из картофеля. У кого не получалось ровно, Шатохин браковал и заставлял переделывать.

Когда литеры были наконец вырезаны, их вынесли на солнце подсушить.

И вскоре сапожники опять особенно громко застучали молотками, потому что в подвале начала работать печатная машина.

Прокламации удались на славу — будто их печатали не картофельным шрифтом, а настоящим.

*

В субботу вечером Лев Потапович Гримайло сидел в дубовом кресле опять зелёный от злости, а перед ним на столе лежала свежая прокламация.

Растерянные подчинённые застыли в кабинете.

— А-а! — рычал Лев Потапович. — Это что? Что такое?! — И он сунул под нос полицейским прокламацию. — Привели ко мне какую-то девчонку со старыми сапогами и решили, что крамольники обнаружены!

Полицейские от страха побледнели, а Лев Потапович позеленел от злости ещё больше.

ГОВОРУН

На Арсановском руднике служил бывший подрядчик Жуйкин по кличке «Медный звон».

Он любил произносить долгие, но пустые речи, как говорили шахтёры — «названивать медным звоном».

Однажды в шахтёрском клубе на собрании, на котором решался вопрос о формировании стрелкового полка из шахтёров-добровольцев, на трибуну взобрался Жуйкин и затеял нескончаемую речь.

А время было горячее, нетерпеливое: на Донбасс наступали интервенты и белобандиты, так что пустых говорунов слушать некогда было.

Из президиума собрания Жуйкину кто-то шепчет:

— Уймись! Слазь с трибуны!..

А Жуйкин не унимается.

Его уже за руки тащат, а он ни в какую — отмахивается и «названивает» дальше.

Тогда шахтёры сняли со стола президиума зелёное сукно, накрыли им Жуйкина и стащили с трибуны. Жуйкин в сукне барахтается, бормочет, пытается ещё что-то досказать.

Но шахтёры покрепче завернули его в сукно, вынесли из клуба и бросили на кучу шлака. А сами пошли на склад получать винтовки и патроны.

МЕДНЫЙ КЛЮЧ

Филька в подтянутой верёвочной опояской шубейке, в поношенной ушанке, насунутой на глаза, вбежал в надворье барака и закричал:

— Терёшка! А Терёшка!

Сильный ветер со снегом бил в грудь, относил крик в сторону.

Фильку схватили за руки и втолкнули в барак. Был ранний час, а в бараке стояла тьма, едва разбавленная утренней морозной синью.

Кто-то зажёг масляный каганец, и тонкая струйка копоти взметнулась к потолку.

В свете каганца Филька увидел своего приятеля, босого, в ватных штанах и ватной куртке.

— Чего разорался? — спросил Терёшка недовольным голосом. — Из-за тебя на мороз босым выскакивай!

Филька вытер рукавом шубейки мокрое от снега лицо и, убедившись, что в бараке все ещё крепко спят, взволнованно заговорил:

— Лямин какие-то запрещённые книжки нашёл, политические!

— Да ну? — удивился Терёшка. — А где нашёл?