Рассказы Рэмси Кэмпбелла

Джейн спала, проехав за день восемьдесят километров, чтобы реанимировать все компьютеры в большом учреждении. Встретившись с нею за завтраком, я обнаружил, что мне не терпится спросить:

— Не знаешь ли, почему у пропущенного звонка не указывается дата?

— У них фиксируется только номер.

— Я тоже так подумал. У Даниэля звонок без даты.

— Ему придется удалить его самостоятельно, только я не знаю как. — Джейн перестала хмуриться, отчего ее проницательные глаза прищуривались, и спросила: — Как он поживает?

— Я бы не сказал, что хорошо. Он сохранил в телефоне все сообщения, полученные от жены, но, кажется, убеждает себя, что по-прежнему их получает.

— Может быть, так ему легче справиться с горем. Не вижу в этом ничего страшного, если это не угрожает его пациентам.

Я не мог поверить, что Даниэль позволит горю повлиять на свою работу. Если бы он подумал, что теряет профессиональные качества, он бы скорее перестал оперировать, чем стал бы рисковать жизнью пациентов. Вероятно, Джейн права, и его зацикленность на Дороти — всего лишь способ утешения. Как ни иррационален был такой вывод, я понял это лишь неделю спустя, когда вернулся от клиента, которого убеждал хранить чеки шесть лет, а не всего лишь год.

— О вас спрашивал доктор Харгрейвс, Билл, — сказала Самира. — Вы ведь не заболели, верно?

— Нет, это мой друг.

— Но мне показалось, что вы нужны ему срочно. Он сказал не звонить, если у вас нет ничего срочного, что он встретится с вами, как обычно, вечером.

Встречу в пятницу вечером ни в коем случае нельзя было назвать обычной, и если бы Джейн не уехала в тот день с ночевкой, чтобы разобраться с вышедшей из строя локальной сетью, парализовавшей работу целого учреждения, я бы не счел возможным оставлять ее одну на два вечера в неделю. Я пришел в бар раньше обыкновенного, но Даниэль уже сидел за столом. Стакан его был наполовину пуст, это означало, что либо он пьет быстро, либо сидит тут уже некоторое время. Угостив меня пинтой сорта, который назывался «Запрет Мухаммеда», он принялся за новую кружку такого же.

— Есть еще одно сообщение, — сказал он.

Его улыбка показывала, что он не намерен уступить, но была почти бессмысленной. Он достал телефон, и я увидел, что у нового голосового сообщения дата и имя отправителя не указаны.

— Джейн не знает, как сообщение может быть без даты, — сказал я и рискнул добавить: — Тебе не кажется, что это значит, что оно не обязательно новое.

— Его раньше не было. Иначе я бы его прослушал.

— Я хочу сказать, может быть, его доставили с опозданием. Может быть, произошла ошибка, и отсутствие даты — тоже ее следствие.

На это вместо ответа он включил воспроизведение последнего сообщения, развернул телефон к моему уху и отстранил мою руку, когда я попытался его взять. Но, даже пригнувшись к динамику, я едва разбирал слова Дороти из-за стоявшего в баре шума голосов. Я едва узнал ее голос, он звучал еще слабее, чем прежде.

— Мне это не нравится. Я не понимаю, где нахожусь, — сказала она почти детским голосом. — Тут темно и сыро. По-моему, оно извивается, или это я сама. Разве не слышишь?

Послышалось шипение помех и как будто какое-то падение, прервавшее сообщение. Убрав телефон в карман, Даниэль выжидательно, если не умоляюще, посмотрел на меня, но мне не хотелось делиться первой пришедшей в голову мыслью — что Дороти унаследовала душевное заболевание своей матери, которое проявилось под конец жизни.

— Тебе не кажется, что так она чувствовала себя, ожидая тебя в клинике? И все проходило, стоило тебе туда приехать.

— Она была едва в сознании. По-моему, она не понимала, что я рядом.

— Не сомневаюсь, что ты прогонял такие чувства, так что под конец она их не испытывала.

Его улыбка стала выглядеть менее натянуто.

— Хочешь сказать, что она сделала этот звонок из клиники?

— Не сомневаюсь, что именно так оно и было. У меня бывало, что сообщение о непринятых звонках приходило с опозданием на несколько дней. Если хочешь, я могу спросить у Джейн, каков может быть наибольший срок задержки.

— Я уже говорил с персоналом клиники. Там говорят, что, когда у нее брали анализы, она не в состоянии была звонить.

— Это лишь доказывает, что они ошиблись насчет этого звонка, не так ли? Она же звонила тебе и просила, чтобы ты не опаздывал.

— Я не верю, что это действительно сказала она или что звонила из клиники. — Смысл его улыбки теперь был вполне ясен: то, о чем он говорил, казалось ему не столько забавным, сколько печальным. — Не думаю, что ее звонок прервали, — сказал он. — Если помнишь, она говорила, что кого-то там нет. По-моему, она не хотела, чтобы там кто-то был, и говорила об этом.

— Послушай, Даниэль, — сказал я, возможно, слишком энергично. — С кем она могла говорить по телефону, кроме тебя? А ты — последний из тех, от кого она бы хотела отделаться.

Либо это до какой-то степени убедило его, либо он предпочел промолчать. Вскоре он уже распространялся о преимуществах эвтаназии и помощи при самоубийстве. Подозреваю, он чувствовал, что я был рад смене темы, потому что, когда мы уходили из бара, Даниэль сказал: