Рассказы Рэмси Кэмпбелла

Это еще одна из наших старых шуток, которую я не слышал уже несколько недель. Я постарался заинтересовать Даниэля звонком налоговому инспектору, который сделал от имени клиента, и затем был рад послушать новости из медицинского мира. Когда бар закрылся, мы разошлись в разные стороны, договорившись, что встретимся на следующей неделе. Я оглянулся и увидел, что Даниэль остановился возле фонарного столба и достал телефон, хотя говорит ли он, я понять не мог.

Моя жена Джейн уже легла и выключила свет.

— Ну, как твой друг? — только и спросила она.

— Скучает по Дороти.

— Так я и думала. Надеюсь, ты тоже будешь по мне скучать.

Я подумал, что лучше бы уж она этого не говорила, хотя, разумеется, она имела в виду лишь то, что я буду скучать, если ей предстоит уйти первой, когда через несколько лет случится неизбежное. К тому времени, когда я тоже лег, мне удалось выкинуть все это из головы, и ситуацию Даниэля также. Не могу сказать, что много думал о нем на той неделе, но в понедельник уже с нетерпением ожидал встречи с ним. Он всегда бывал поглощен мыслями о своих пациентах, поэтому я надеялся, что работа отвлечет его от мрачных мыслей.

Я уже подходил к бару, когда увидел его на улице. Он говорил по телефону, и я, поскольку не видел его лица, подумал, что, пожалуй, догонять не стоит. Я обогнал его у входа в бар и услышал его слова:

— Все у тебя будет хорошо, Дороти. У тебя по-прежнему есть необходимые силы.

Когда я заходил в бар, дверь скрипнула. Даниэль обернулся, запоздало изобразил улыбку и сунул телефон в карман.

— Да, я готов выпить.

Он сразу вошел в бар, так что я подумал, что он хочет избежать разговора, который мог бы тут возникнуть. Однако, когда я принес к столу две пинты пива «Собачий вой», он был готов разговаривать.

— Некоторые врачи так пытаются показать свою ученость, — сказал он, — что думаешь, не следует ли им самим обратиться к врачу. Призывают рассматривать шизофрению не как отдельное заболевание, а как ряд отдельных синдромов.

— Но ведь это не твоя область.

— Я знаю о шизофрении больше, чем хотелось бы. — Он сделал большой глоток мутноватого пива как бы для того, чтобы умерить свой пыл. — Я просто рад, что врачи не воспользовались таким подходом, когда ставили диагноз матери Дороти.

— Я не знал, что у нее нашли шизофрению, Даниэль.

— Дороти не хотела обсуждать это даже с друзьями. Для нее эта тема была запретная, так ее воспитала мать. Даже я не понимал, в чем дело, и так продолжалось до тех пор, когда ее мать уже не могла более скрывать свою болезнь.

— Давно это случилось?

— Совсем недавно. До тех пор, то есть на протяжении почти всей нашей совместной жизни, я ничего не знал о детстве Дороти.

Стало ясно, что от темы, занимавшей его мысли неделю назад, он так и не ушел.

— А как она росла? — спросил я.

— Расскажу тебе лишь одну историю, которую не могу забыть. В детстве, еще до школы… — Он сделал глоток эля, который, казалось, должен был придать ему силы. — Если Дороти делала что-то плохое — а никогда нельзя было предвидеть, какой поступок окажется плохим в следующий раз, мать запирала ее в комнате, выключала свет и говорила, что если Дороти его включит, то сделает с ней такое, что она себе и представить не может.

Я почувствовал себя обязанным спросить:

— И она включала?

— Несколько лет не включала, но потом все же включила, и знаешь, что эта старая… знаешь, что сделала мать? Вывернула из патрона лампочку и не позволяла Дороти ввернуть другую.

У меня заканчивались вопросы, которые я бы хотел задать.

— И как, по-твоему, это подействовало на Дороти?

— Мне она говорила, что тогда никак. По ее словам, она бросала вызов тому, что должно было испугать ее, требовала, чтобы оно показалось, но, естественно, ничего не показывалось. Она уверяла меня, что это закалило ее, что она никогда не боялась всего того, что придумывала ее мать.

— Это только делало ее сильнее.

— Если это действительно так. Боюсь, Дороти скрывала страх в глубине души.

— Даниэль, пожалуйста, не пойми меня неправильно, но, по крайней мере, тебе ни к чему обо всем этом думать.

Он открыл рот, и я думал, что он хочет что-то сказать, но он приложился к стакану. Сделав глоток, он пробормотал:

— Ты ее мать не знаешь.

— А если бы знал?

— Можешь считать, что я преувеличиваю, но всякий раз, когда она входила в комнату, казалось, что в ней темнело.

— Наверно, так могло показаться тому, кто знал, что она делала с Дороти в детстве.

— Я чувствовал это еще до того, как узнал. — Даниэль подтвердил это, задумчиво посмотрев на меня. — И, по-моему, в клинике все это к Дороти вернулось, хоть она и пыталась это скрыть.

— Конечно, она испытала облегчение, когда о ее матери стали заботиться.

— Хотелось бы надеяться. Мать твердила Дороти, что, если мы будем держать ее в больнице, она постарается, чтобы Дороти оказалась вместе с нею, — сказал он с бо́льшим убеждением, чем, как мне казалось, было уместно.

— Но Дороти же не была с нею, поэтому я бы сказал…

— Умирая, она только об этом и говорила. Говорила, что будет ждать Дороти в темноте, будет вся из червей.