Рассказы Рэмси Кэмпбелла

Я представил себе, как он сидит один у себя дома с телефоном в руке, ожидая очередного запоздавшего сообщения. Может быть, следовало настоять, чтобы он сегодня пришел в бар? Но я сказал:

— Тогда в следующий понедельник.

— В понедельник, — повторил он, как будто перспектива встречи через неделю была неуместна, если не невообразимо далека.

Я проводил его до выхода и пожелал ему всего хорошего. Мне показалось, он едва меня услышал.

После полудня деловые встречи и телефонные звонки продолжались без перерыва до конца рабочего дня. Джейн снова пришлось уехать по рабочим делам, вернуться она должна была только во вторник. Наш опустевший дом, казалось, показывал, каково будет в нем, когда один из нас останется в одиночестве. Я очень обрадовался, когда во время завтрака позвонила Джейн и сказала, что уже едет домой.

— И вот что можешь еще сказать Даниэлю, если захочешь, — сказала Джейн. — Я нашла случай, когда человек сделал семь звонков за час, но тот, кому он звонил, получал сообщения об этих звонках почти целую неделю.

Я подумал, что стоит передать это Даниэлю сразу же, и, попрощавшись с Джейн, позвонил ему. Его телефон не отвечал и даже отказывался принимать голосовые сообщения. Я считал, что в сообщениях его жены он неправильно толкует полную тишину как тьму настолько полную, что она может поглотить все звуки. Я позвонил ему на работу в больницу, но лишь узнал, что он отменил все свои операции. Там понятия не имели, когда он вернется к работе — сами хотели бы это знать.

У меня первая деловая встреча была назначена после обеда. По дороге в пригородный район, находившийся рядом с моим, я пытался придумать, что скажу Даниэлю. Я надеялся убедить его в том, что ему нужна помощь специалиста. Его дом с широким фасадом — ему в нем принадлежала половина — и эркером, казалось, переживал ложную беременность. Часть дома находилась в тени платана, засыпавшего всю лужайку своими семенами. Окна гостиной в свете спрятавшегося за облако солнца казались запыленными, если не неухоженными. Я звонил уже третий раз, когда из дома вышла соседка Даниэля и указала ключом на свою машину, чтобы завести ее.

— Он уехал, — сказала она, — на работу.

Я сразу понял, где он может быть. Через пять минут я уже был на кладбище, где мы похоронили Дороти. Ее могила находилась в самой новой части, где трава росла, как на лужайке у садоводческого центра, а надгробные камни были чисты, как реклама мастерской камнереза. Я припарковал машину, и ветер повел меня по поросшей травой лужайке под благоразумный шепот кипариса. Вряд ли шум моих шагов был громче. Увидев Даниэля, я решил держаться ненавязчиво.

Он стоял у могилы Дороти спиной ко мне и не отреагировал, когда я захлопнул дверцу машины. Впрочем, я постарался сделать это как можно тише. Я не хотел беспокоить его, но хотел понять, в каком он состоянии. Я напрягал слух, но слышал только сдержанный шум ветра. Я не собирался прерывать молитву Даниэля или попытку вступить в диалог с Дороти. Пока я шел к нему, он пошевелился, как если бы намеревался приветствовать меня. Но нет, это тень пошевелилась у него на плече, едва ощутимый жест кипариса. Даниэль был так неподвижен, что я не мог не прочистить горло, чтобы привлечь его внимание. Это, впрочем, ни к какому результату не привело, и, подойдя достаточно близко, чтобы увидеть его лицо, я уже занервничал.

Он не просто стоял на коленях, но навалился грудью на надгробие и уперся подбородком в его острый край. Как бы неудобно ему ни было, он никак не обнаруживал, что ему неудобно или больно. Его застывшая улыбка казалась непоколебимой, глаза были раскрыты так широко, что я мог только гадать, что он старается увидеть. Сейчас эти глаза не видели ничего, потому что ими никто не смотрел. Я опустил их веки и вообразил темноту.

Его телефон выпал из свисающей руки и лежал рядом с надгробием. Я поднял его. Он был холоден и покрылся росой. Я вытер его рукавом. На мгновение я испытал облегчение, что не смогу проверить сообщения, поскольку для этого требовалось знать пароль, но потом я вспомнил, что Даниэль вводил дату своего рождения. Еще не успев запаниковать, я ввел необходимые цифры и открыл список сообщений. Все последние были без имен и дат. Кроме тех, что я видел прежде, появились два новых.

Я открыл первое и затаил дыхание. Просящий голос звучал не громче, чем шепот кипариса. Мне показалось, что говорившая боялась, что ее услышат или узнают по голосу.

— Оставь меня в покое. Ты всего лишь тьма и черви. Ты всего лишь сон, и я хочу другой. — Сначала мне показалось, что последовавший шум был всего лишь помехами, потрескиванием разрядов, но затем стал разбирать слова: — Мама теперь здесь. Она стала тем, чем обещала. Тебе некому сказать, и никто не увидит. Она будет с тобой всегда, как и следует матери.