Рассказы о пережитом

Предчувствовала ли она, что это ее последние ласки? Волновала ли ее, хотя бы неосознанно, грусть прощания? Понимала ли, что из всех мгновений любви, которые выпали на ее долю, это было самое непостижимое? Мне хотелось встать перед ней на колени и просить не стать моей женой, а стать моим прошлым и будущим, моим началом и концом.

Прогремели выстрелы. Крыльями раскинув руки, она закрыла меня, опережая пулю. В тот же миг крылья беспомощно повисли. Хватаясь за меня руками, она стала медленно сползать на землю. На куртке выступили пятна крови. Пули пронзили ее в нескольких местах. Я склонился над ней, приподнял ее голову. Она открыла глаза и с трудом вымолвила:

— Б у гарин, никуда мы не поедем, ни в Бугарию, ни в Югославию!

Сколько раз я задавался вопросом, что заставило ее поступить так? Действительно, почему я не опередил ее, не закрыл своим телом? Наверное, мне понадобилось время, совсем немного времени, чтобы подумать. Но если бы у меня было это время, я бы сообразил, что бессмысленно погибать одному из нас и что лучше обоим залечь. Но, предположим, что спасти ее можно было, только заслонив собой. Пошел бы я на такой шаг? Может быть, если бы у меня было хотя бы несколько секунд, чтобы осознать необходимость этого. А осознание могло быть чувством долга, жаждой подвига, неловкостью перед самим собой.

Нет, у меня не было времени думать ни о долге, ни о подвиге. Она заслонила меня, ее реакция была быстрее мысли, сильнее сознания…

Деса! Если бы только можно было вернуть тот миг самопожертвования, превратить его в наше настоящее и будущее, наше начало и конец.

ДЖОРГО-ПСИНА

Чувствуя усталость от долгой дороги, я поспешил поставить в гараж машину и зашагал к дому в надежде расслабиться и отдохнуть. У входа меня поджидал Джорго. Не берусь пересказать то, что он мне поведал. Лучше предоставлю ему слово, а сам помолчу.

— Та-ак!.. Нет-нет, ракию[5] не предлагай! Во-первых, я пришел в гости, а не ракию хлестать, а во-вторых, ракия уже не по мне. Ты, конечно, знаешь мои привычки, но самого меня как следует еще не изучил. Джорго, которого ты перед собой видишь, он, коли возьмется за дело, тянет лямку до конца. Вот так и с ракией — стоит только начать, а там пошло-поехало. Одних, когда наберутся, на песни тянет, другие же всем своим покойникам косточки перемоют, третьи в драку лезут, а Джорго лает. Ты спросишь: «Что за черт, как так лает?» Хочешь — верь, хочешь — не верь, а правда одна — принимаюсь лаять. Вот винца можно — от него беды не будет. Гавкать я только после ракии принимаюсь — чего глаза таращишь? Сейчас я тебе расскажу, как залаял впервые! Стыдно, конечно, вспоминать, но тебе я должен это поведать, так как пришел по важному делу, которое так или иначе связано со всем этим срамом.

Та-ак-то!.. Было это осенью сорок третьего. Мать твоя варила ракию. Тебе знаком обычай тех лет — когда варится ракия, любители надираются до опупения. Как обычно, все охотники выпить собрались вокруг котла.

Каждый тянет руку с черпаком, ждет, когда закапает. Мы ползаем вокруг котла на корточках, а твоя мать огонь раздувает. Дует вовсю, лицо в саже, от дыма слезы ручьем, а компании все не терпится, то один, то другой подначивает:

— Ну что, закапало?

Твоя мать обернется, раздосадованная, и бросит со злостью:

— Черт бы вас побрал, нечему еще капать!

К нам, почитателям ракии, присоседились пятеро общинских охранников со своим старшим. Те, что фашистскую власть от партизанов оберегали. Ты сам тогда в лесу скрывался. Так вот, старшой вылупил на твою мать глаза да говорит:

— Ладно, ладно, тебе лучше держать язык за зубами!

Пихнул я старшого в брюхо, ведь как никак мы пришли хлестать ракию на дармовщину.

Наконец закапало. Эх, лихо же мы наклюкались за каких-нибудь полчаса. Сидим друг против друга, тупо глядим и ни хрена не видим. Твоя мать, когда сообразила, что мы уже набрались под завязку, тихонько, без шума и пыли спровадила нас. Мы двинули, но перед уходом старшой наполнил одну сулею и сунул мне в руки. Куда идти допивать? Ясное дело — в управу. Не знаю, сколько времени тащились, толкаясь, как молодые бычки, пока, наконец, приползли. Шатаясь, ввалились во двор управы, а там петух в земле роется, клюет что попало. Старшой уставился на птицу.

— Чего этот бездельник в управу приперся?

— Отчего же ему не прийти, — отвечаю, — подметали плохо, есть чем поживиться.

Один из охранников аж подпрыгнул:

— Как это плохо подметали?!

— Так это плохо, — отвечает ему старшой. — Если б хорошо подмели, не нашлось бы тут ни зернышка, чисто было бы. Нечем было бы поживиться этому паршивцу!

— Он песок клюет, — объяснил я ему.

— Как бы не так, песок!

— Да песок же!

Старшой зашатался взад-вперед:

— Какой-такой песок, разве это еда?

— Раз клюет, значит, еда, — отозвался один из охранников и сделал шаг вперед, чтобы прогнать петуха. Но из этого ничего не вышло, так как ноги у него заплелись и он вспахал носом землю. Старшой заржал:

— Можешь своим свиным рылом покопаться в песочке, узнаешь, съедобный он или нет!