Рассказы о пережитом

Продолжаю я этот цирк, а сам то и дело на людей поглядываю. У одних на лицах улыбка появляется, но какая-то странная. Другие же с перепугу окаменели. А жена моя руки ломает и голосит: «Люди, посмотрите, рехнулся мой Джорго!» Тогда откуда ни возьмись явилась твоя мать. Дай бог ей здоровья, растолковала, что к чему. «Не стоит, — говорит моей жене, — убиваться, твой Джорго в своем уме, только напился крепко. Из моего котла налакался сегодня вместе с охранниками». А одна бабка заверещала: «Точно, точно, надрались бесстыжие и поперлись по дворам поить петухов!» После слов матери твоей и той бабки все стало на места. Жена замолкла, люди покатились со смеху. Такого хохота давно никто не слыхал. До того момента все шло как положено. Но я подпрыгивал и лаял уж больно правдоподобно, и сельские собаки, кажись, расчувствовались, а одна из них даже вцепилась мне в рукав. Как бы ни был я пьян, все же взъерепенился, и кровь мне ударила в голову. Резко подскочив, я схватил пса за загривок. Он заскулил и кинулся наутек. Но это послужило другим псам как бы знаком, и они набросились на меня со всех сторон. Быстро бы расправились со мной, если б люди не принялись их отгонять.

Вызволяли меня, вызволяли, но где там, не все так просто. Я разозлился и уже мало что соображал, как был на карачках, так и ринулся на псов, чтобы дать им отпор. Вот когда началось посмешище. А этот, Цико-музыкант, знаешь его, надел мне на шею цепь и так повел к дому. Многие болтают, что когда пьяны, ничего не помнят. Может и так, но Джорго все помнит. И сейчас перед глазами стоит вся эта катавасия — начиная с котла с ракией и кончая тем, как Цико меня увел, а потом цепью привязал мою ногу к кровати. Все бы ничего, да потом стряслось самое ужасное. Когда я стоял привязанный, а на дворе покатывались со смеху люди и кукарекали петухи, вместо того чтобы замолкнуть, я продолжал лаять. И уже нет охоты, а лаю, как не в себе. И так гавкал, пока на меня не напала дрема и я не заснул. С тех пор как выпью ракии, начинаю лаять. Какая-то нечистая сила изнутри принуждает. А люди только того и ждут, вот и кличку прилепили — Джорго-Псина.

Та-ак-то… Ты спросишь, с чего это я потчую тебя этой бестолковой историей? Раз рассказываю, значит, есть на то причина. Как раз в то время, пока я с псами чуть не перегрызся, на сельскую маслобойню наведались трое партизан, набрали брынзы, сколько им требовалось, и ушли. Скажешь: «Ну и что из того?» Оно, конечно, так, да не совсем! Ты только прикинь, если б не лежали охранники мертвецки пьяные в управе, смогла бы эта троица так легко пробраться на сыроварню? Это раз, а во-вторых, если бы Джорго не напоил петухов и все село их не слушало, если б не затеял потасовку с собаками и за ним не наблюдали все от мала до велика, разве партизаны сделали бы свое дело? Не далось бы им все так легко! А они справились! Справились, потому как Джорго, как говорится, заткнул всему селу глаза и уши! Ведь правда же?

Слышишь, а вот коли хотя бы один из той троицы партизан дал мне справку о том, как все было, доброе дело бы мне сделал. Нечего тебе объяснять — сам понимаешь. А если человек головастый, то и от себя прибавит маленько. Может выйти так, что все это дело было нарочно организовано. Тогда уж и говорить не о чем.

Слышишь, я и тебя хотел спросить, только отвечай как на духу! Ходят слухи, что ты был среди тех троих. Ежели так, не скрывай, сниму перед тобой шляпу! Не был, говоришь? Точно не был? Эх, чего только ни придумают. А часом не знаешь, кто там был? И этого не знаешь? Черт, мать моя, женщина! Человек делает добро, а самому добра не достается. Пощечину бы мне дал — и то было бы не так обидно. Очень уж грустно! Дай-ка пожалую себя рюмашкой ракии! У-ух, эта не как нашенская бражка, режет и прямо в голову лупит. Еще одну, ведь человеку на одной ноге далеко не ускакать. Рюмки у тебя вместительные. Такими рюмками воду хлебать, а не это чудо. Гляди-ка, снова лай на меня напал. Тяв! Говорил я тебе, как хлебну ракии, сразу же гавкаю! Аф-ф! Ну, теперь не остановишь! Гав! Гав!