Рассказы о пережитом

Я слушал песню, и к горлу подступал комок. Перед глазами стояла и несчастная орлица, и охваченная пламенем Янина гора, и малые орлята. На мгновение я даже забыл об опасности. Но унтер-офицер вернул меня к действительности. Он прервал песню и, глядя на меня исподлобья, спросил:

— Это ты спустился с горы?

— Я.

— Но там ведь нет дороги!

— Я напрямик шел, — объяснил я. — Кого вы видели, меня или того другого?

— Какого другого?

— Я его не знаю.

Начальство бросило многозначительный взгляд на подчиненных. Солдаты равнодушно покали п^еч^ми. В это время ни с того ни с сего мама Каравиля заявила, что принесет сейчас свою ракию — она у нее очень хорошая — и выбежала из дому. Унтер-офицер насупил брови и сказал:

— Ты уж извини, но служба есть служба. Покажи-ка свои документы!

«Конец!» — подумал я и стал медленно выбираться из-за стола:

— Они в другой комнате, — пробормотал я, а сам решил — пока он будет меня ждать, надо давать деру. Но унтер-офицер пошел следом за мной. Моя рука скользнула к пистолету. В это время дверь резко открылась, и на пороге появилась мама Каравиля. Растрепанная, в расстегнутой кофте, едва переводя дух, она закричала:

— Что же вы сидите тут?! Пристали к Момчилу. А тот, кого вы ищите, украл мою лошадь!

Солдатский начальник уставился на нее:

— Какую лошадь?

— Обыкновенную! Я оставила ее пастись на лугу. Смотрю — он ее за узду тянет. Побежала я за ним, схватила за руку, а он как толкнет меня. Вскочил на лошадь и ускакал!

— Оружие было у него?

— Было — ружье за спиной, гранаты за поясом! Холера его забодай! Единственную лошадку, и ту украли.

Мама Каравиля заголосила, как над покойником.

— Заткнись! — заревел унтер-офицер, — скажи лучше, куда поскакал разбойник!

Она с порога махнула рукой в направлении леса.

Начальство погнало солдат ловить партизана, а три женщины-матери заторопили меня:

— Беги, сынок!

— Беги скорее, пока они не надумали вернуться!

— Беги, родимый, спасайся!

Мама Ранча всплакнула:

— Дети вы наши, всех мы вас любим! И моего Ни-клена таскают, наверное, начальники по лесам, заставляют братьев своих ловить.

— Таскают, — сказал я и стал снимать с себя военную форму.

— И чего вы не поделили, — утирая слезы, сказала мама Ренгия, — зачем убиваете друг друга?

Мне трудно было ответить на этот вопрос. Слишком праведной была мудрость материнского чувства, слишком весомой, чтобы я мог убедительно ответить на него.

Перед тем как спуститься в овраг, я еще раз оглянулся. Три женщины в черных платках с развевающимися на ветру передниками — мама Ренгия, мама Ранча и мама Каравиля — провожали меня взглядами. Их силуэты четко выделялись на фоне неба.

КОМПЛЕКС

Не знаю почему, именно этот эпизод из нашей жизни до сих пор тревожит мое сознание. Сам по себе он не самый мучительный из тех, что мне пришлось пережить. Были случаи, намного сильнее ранившие душу. Но время стерло воспоминания о них, а этот остался в памяти, как раскаленный уголь в пепле. Сейчас я расскажу о нем.

Было это в лесистых горах Югославии. Наша бригада остановилась на краткий отдых. С нами было несколько пленных. Сгрудившись, они стояли в овраге. Их мы забрали прямо из домов во время нашей последней акции. Это были сельские богачи, старосты, сборщики налогов.

Наверное, их осудят на смерть и расстреляют.

Из них я был знаком только с одним. Он содержал трактир рядом с тюрьмой, в которой я отсидел почти три года. Иногда он приносил в тюрьму и продавал заключенным кислое молоко. Молоко было в двух бидонах, которые он таскал на плече. Трактирщик шумно созывал покупателей. Движения его были нервные, глаза-жадные. Все хорошо понимали, что этому человеку война была на руку, что он разбогател благодаря ей и что мы еще больше приумножаем его богатство. Но делать было нечего — голод заставлял прибегать к его услугам.

Сейчас в трактирщике трудно было узнать былого продавца молока. После долгого перехода, который ему пришлось проделать вместе с нами, продираясь через густые заросли колючих кустарников, его рубаха изодралась в клочья. По грязи на локтях и коленях можно было судить, насколько часто он спотыкался и падал на крутых партизанских тропах. Грязные пряди волос падали на лоб. Заросшее щетиной лицо дергалось в нервном тике.

Командир приказал трогаться — краткий привал кончился. Широколицый партизан скомандовал пленным:

— Стро-о-йся!

Пленные зашевелились. Выстроились в ряд, равняя босые, окровавленные ноги.

— Равнение напра-а-во!

Каждый изо всех сил старался как можно усерднее выполнить команду.

— Сми-и-рно!

Я не мог оторвать взгляда от трактирщика. Он пытался произвести на широколицего самое благоприятное впечатление. Его «равнение направо» было просто самозабвенным. Выполняя команду, он положил левую руку на пояс, выставив, как кокотка, локоть вперед. А после команды «смирно!» так вытянулся, что его белый живот скрылся под лохмотьями рубахи.

— Шагом марш!