Рассказы о Котовском

Приказ был подписан всего лишь три дня назад, а Черекан уже собирался жениться. Как только в его распоряжении очутилась пароконная повозка, он оказался безумно влюбленным в дочь хозяина, в доме которого помещался штаб эскадрона. В селе было две церкви — русская и униатская. Невеста Черекана была дочерью церковного старосты православной церкви.

Бригада Котовского третий день отдыхала в этом селе, залечивая раны от последнего боя.

Прокопий Черекан был вообще странным человеком. Он происходил от трех, если не более, поколений южнобессарабских конокрадов. Отец его, впрочем, еще в молодости бросил это рискованное занятие и поселился в предместье уездного города Хотина, где открыл кузнечную мастерскую.

Путем невероятных лишений ему удалось дать сыну кое-какое образование, и двадцати двух лет от роду Прокопий Черекан поступил в хотинскую почтово-телеграфную контору в качестве младшего телеграфиста. Когда вспыхнула война, он по какой-то причине был освобожден. В дни хотинского восстания, перевязанный пулеметными лентами и с наганом за поясом, он неотлучно дежурил у телеграфа, мешая отдельным отрядам румынской жандармерии и войск связаться друг с другом. Так на телеграфе повстанцы его и бросили, когда им пришлось отступить за Днестр.

Отца Черекана румыны убили сразу, сестру, по обычаю того времени, сначала изнасиловали и лишь потом убили; матери у него не было. Самого Черекана долго водили со связанными за спиной руками по улицам Хотина. Черекан, избитый до полусмерти, мрачно шагал, глядя прямо перед собою, окруженный опьяневшими от победы, а может быть и от вина, румынскими офицерами. Глаза его сквозь космы спутанных и слипшихся от крови волос были черны как уголь и светились нечеловеческой ненавистью.

Потом его привели на телеграф и, так как служащие разбежались кто куда, заставили под дулами револьверов работать. Решили сначала поиздеваться и лишь потом убить. Что выстукивал Черекан в эти бесконечные часы на своем ключе — никому не известно. Побледневшие губы были тесно сжаты, ныл избитый рукояткой револьвера череп, и в голове росла и крепла единственная мысль, твердая и прямая, как острие клинка.

Черекан убил конвоира из его же собственного револьвера и бросился в Днестр под самым носом у румынских патрульных. Он размашисто плыл, выгребая правой рукой, левая была поднята, в ней зажат был драгоценный револьвер, отнятый у врага.

Потом Черекан примкнул к Котовскому и был назначен командиром эскадрона.

Однажды к командиру бригады пришло из дивизии с нарочным распоряжение дать аттестацию всему командному составу. Котовский почти обо всех своих командирах думал одинаково. Вспотев от напряжения, он на бесконечные лады варьировал то единственное мнение, которое у него сложилось о своих командирах. Когда он дошел до буквы «Ч» — Черекан, у него просто уже не хватило выражений, а повторяться ему не хотелось. Отложив перо в сторону, Котовский задумался и вспомнил худое аскетическое лицо и глубоко запавшие угольно-черные глаза эскадронного командира, который в бою всегда с неистовой храбростью играл со смертью. Поэтому против фамилии «Черекан» он написал просто «Имеет железное сердце».

Расторопные командиры, пронюхав про аттестации, прочли от начала до конца; один Черекан не полюбопытствовал. Прочтя, некоторые покрутили носом каждому лестно было иметь «железное сердце». Но потом, подумав, сошлись на одном сердце у Черекана действительно не как у все людей и вполне возможно, что оно железное.

Человек с железным сердцем был романтиком. Это было очень странно, как и все, что касалось Черекана, однако это было так. Очевидно, как и все телеграфисты в мире, Черекан немного пел и играл на гитаре. Но на гитаре его не было ни ленточек, ни цветов. И играл он обычно не для товарищей, не для деревенских девушек, а так просто, для себя. Уединившись где-нибудь за селом, у кладбища или даже на конюшне, Черекан тихо перебирал струны и вполголоса напевал старинные молдавские мотивы, то тянущие за душу, то буйные, как молодое вино. Сначала бойцы подсмеивались над ним, но потом, привыкнув ко многим его странностям, перестали удивляться, что эскадронный командир предпочитает давать концерты лошадям, а не людям.

Черекан был нелюдим. Со всеми одинаково он был ровно сдержан. Однажды только разговорился он с пьянчужкой-фуражиром батареи из бывших матросов черноморского флота, который в свое время босиком исколесил всю Бессарабию вдоль и поперек. Матрос расчувствовался и, достав со своего воза черного дерева китайский ящичек с диковинными баночками и инструментами, предложил сделать эскадронному татуировку.