Рассказы из Диких Полей

- На коней! – коротко буркнул Януш. – Укроемся где-нибудь в скалах. А утром - в Каменец.

Все быстро вскочили на лошадей. Было уже темно, на небе появился узкий серп месяца. В полумраке пугали сгоревшие остатки домов, деревья протягивали свои ветви в сторону путников. В темноте каждый куст, казалось, прятал притаившегося татарина, в каждой яме прятался сысун, а среди деревьев в любой момент могли загореться красные глазища упыря.

Они уже почти что были на раздорожье, как Януш кое о чем припомнил. Он повернул к кресту, на котором колыхались два маленьких тельца, достал саблю и одним быстрым ударом отрубил повешенных детей от веревки. Трупы свалились на землю. Сененский спрыгнул с коня; хотя сердце у него и было жестким, тем не менее, этих двух детей оставить здесь он не мог.

- Похороним деток, - коротко буркнул он Гонсёровскому. Тот спрыгнул с коня. Сененский схватил конец веревки и поволок мертвое тельце через кусты, как вдруг остановился. Среди травы он заметил свеженасыпанную могилу. До этого маленький холмик как-то ушел их внимания. Януш пустил веревку и с сильно бьющимся сердцем подскочил к могиле.

- Идите сюда! – крикнул он. – Тут лежат наши десять тысяч!

 

Все начали быстро отсыпать землю с могилы. Лопат у них не было, так что песок отбрасывали голыми руками, даже Евка помогала рыть своими пальцами. Довольно быстро они добрались до сгнившей ткани. Вот тогда-то все замерли. Сененский оглянулся по сторонам, охваченный неожиданным страхом. На какое-то мгновение ему показалось, что за ним следят чьи-то глаза. Сердце забилось в груди молотом. А потом он содрал ткань, откинул ее в сторону и поглядел вниз.

Лагодовский лежал спокойно. Он не встал, не бросился к горлу Сененского. Януш видел, как Жмагус чуть раньше приготовил небольшой осиновый кол, и усмехнулся. Мил'с'дарь пан Томаш упырем не стал. И хрен с ним! Все равно, важной была только его голова.

- Давайте пилу, - буркнул он своим товарищам.

Гонсёровский тут же сунул ему ее в ладонь. Сененский подвинул тело. Приспособиться не удавалось, но Жмогус с Гонсёровским подскочили с помощью, подняли мертвеца. Тогда-то Сененский потянул пилой по горлу Лагодовского. Пилил он быстро, очень скоро зубья заскрежетали по позвоночнику. Вот с ним было несколько похуже, но, в конце конов, кости поддались. Сененский поднял голову вверх, не глядя на закрытые глаза, на вывалившийся язык, он сунул трофей в мешок, завязал, подал Жмогусу. Только теперь заметил он, как сильно у него дрожат руки. Да к чертовой матери! В течение жизни он делал разные вещи, хладнокровно убивал людей, но никогда не отпиливал мертвецу головы пилой.

Безголовое тело быстро засыпали. Гонсёровский внезапно затрясся, он сорвался с места и побежал в кусты, и Сененский слышал, как там его рвало. У него и самого закружилась голова. Даже Жмогус, хотя толстокожий, как обычно жмудины, неоднократно сплюнул на траву и при этом крестился.

- Поехали! – бросил Януш, поднявшись над могилой. – До Красичина пять дней дороги.

 

Уже на следующий день они въехали в более населенный край. Ехали они быстро, совершенно не разговаривая друг с другом и не оглядываясь назад.

Лошади устали от быстрой езды. Бока их покрылись пеной, животные свесили головы, шли медленно, спотыкались на камнях. До того, как спустилась темнота, все нашли убежище в небольшой корчме в паре миль от Бучача. Лошадей тут же оставили челяди, а сами вошли в помещение, уселись возле огня и долго в молчании пили нагретое с пряностями любельское вино. За окном постепенно догорал багровый отблеск заката. Все молчали. Первым, наконец, отозвался Жмогус:

- С головой неприятности, - тихо буркнул он. – Смердеть начинает.

- Нужно будет ее вложить в горшок с вином, - буркнул Сененский. – Так сделали турки с головой его милости гетмана Жулкевского, помните? Мы тогда из под Могилева ушли, а вот Жулкевский с Конецпольским остались…

- По дворам шляхетским поговаривают, что гетман до конца хотел защищать границы Речи Посполитой, - тихо отозвалась Евка. – Коня ему предлагали, только он уходить не желал.

- Глупые твои слова. У Жулкевского в колене пуля из ружья сидела, так что верхом он ездить не мог. И был он старым брюзгой. Мучеником стать хотел, словно бы какой пророк. А турки сняли ему башку с шеи и отвезли Осману.

- Погоди, а у кого голова? – спросил Сененский. – У кого она?

- У меня… По-моему, она у меня во вьюках, - отозвался Жмогус.

Где-то, похоже из помещения, до них донесся слабый вскрик. Все сорвались на ноги. Сененский почувствовал, как сердце начинает биться все сильнее и сильнее… Он вскочил в сени, потом в конюшню и… онемел.

Конь Жмогуса стоял расседланный, вьюки лежали возле животного, а посреди конюшни лежала отрезанная голова Лагодовского, пялясь на Януша белками глаз. А в паре шагов стояли насмерть перепуганные конюхи с разинутыми ртами… Один из них набожно крестился.

- Матерь Божья, - простонал один их них. – А3ведь это же пан Лагодовский, который в нашей корчме бардак устроил.