Рассказы

— Кубов сорок–пятьдесят уйдет у тебя. Завтра приезжай — пойдем в лес, посмотрим, выберем. Хорошая сосна там!

— А как считать?

Витя улыбнулся моему невежеству:

— Хлыстами буду таскать. На месте кубатурим. Рассчитываешься. Мало будет — еще подтащу. Только чур — вершинки тоже считаем.

Я почувствовал здесь очередной подвох, но радость от сделки переполняла, спорить больше не хотелось.

— Ладно, и вершинки тоже.

— Да ты не бойся, — вступил до сих пор старательно, чтобы не сбить чужой торг, молчавший Толя. — Тебе вершинки и на стойки, и на стропила пойдут. Все уйдет, еще и мало будет.

Мы пожали руки, и я поехал домой. Радость переполняла меня — нашел строевой лес, рядом, с вершинками. А еще — хлысты, сращивать бревна не нужно будет, целиком в стены пойдут — я тоже потихоньку набирался знаний. Внутри кипело какое–то новое, надежное чувство.

III

— Д–а–а, тебе–то повезло, — часто–часто приходится слышать от унылых доброжелателей, стоит лишь затеять какое–то дело, стоит лишь путем трудов, безумных порой усилий добиться какой–нибудь малости. Слышать, а потом и отбиваться, отбрыкиваться от цепких взглядов, которые так и норовят забраться в самый укромный уголок того, что ты делаешь, в самую суть его, в самую душу. Помню, человек с чудесной фамилией Хондрыгин после издания первой моей книжки затянул сладким голоском извечное: «Да–а–а, тебе–то повезло». И стал выспрашивать, за какое время написал, сколько получил да как задумал. В глазах его мелькали калькуляторские плюсики, он явно примерял на себя материальную составляющую писательской судьбы. Друг его, Халявин, сидел, впрочем, молча. Цена вопроса его явно не устраивала.

Не знаю — по мне так «повезло» всегда было крепкой кирпичной стеной, в одну точку которой постоянно и отчаянно, в кровь ссаживая пальцы, лупишь молотком. Сначала в стене появляется выбоинка, потом отверстие, потом стена может рухнуть. Вот это называется «Повезло». Ты занят своим делом и стараешься не бросать завистливых взглядов на людей, вовсю молотящих вокруг. Взгляду своему трудно иногда приказать, тогда ты его увещеваешь.

— Д–а–а, тебе–то повезло, — тянули многие, когда я, неизвестно от какой бодрости, принимался вдруг рассказывать про землю и про лес.

— Витя, спасибо — выручил, давай обмоем! — я был преисполнен радостного благорасположения к новому приятелю. А чувство это не может быть засушливым.

— Не, ты что, я не пью.

Я был искренне удивлен. Опять в деревне человек не пьет? Совсем? Да после трудов праведных, тяжелых.

— Не, раньше пил. А потом за ружье хватался, чуть что. Испугался сам. И гуляешь если — ни тебе работы, ничего. Так всю жизнь прогулять можно. Приезжай лучше завтра, в баньке попаримся.

— Дедушка, — раздалось от забора, — а, дедушка.

Возле забора качались две тени, полулюди–полудухи.

— А, явились, — Витя не выглядел обрадованным, — Власовы–братья. Но, кстати, тебе понадобиться могут. Деревья корить да мох рвать. Пойдем, поговорим. Только смотри — вперед никаких денег не давай. Никогда. Бессмысленно. Такой уж люд.

— Здравствуй, дедушка, — старшему брату на вид казалось далеко за пятьдесят, реально не было сорока. Испитое, синее лицо, синяки под глазами, морщины. Лицо — дряблый жизненный мешочек. Второй брат выглядел посвежее, но свои двадцать семь прожил полторажды.

— Дедушка, помогай, — протянул первый трясущуюся руку Вите. Тот ее игнорировал.

— Надо чего?

— Дай на опохмел десятку.

— Да ты сам мне дай, — Витя недовольно засопел.

— Ну я уж где возьму, да и тебе зачем? А ты мне дай, дедушка.

— Не, ты ж меня знаешь, на жалость не возьмешь.

— Дедушка, дедушка, — принялся канючить тот, но сам уже хитро поглядывал на меня.

— Вот лучше с человеком поговори, дом будет строить на Толькином участке бывшем, — Витя переложил тяжесть беседы на меня, — дак помочь нужно будет, бревна корить там.

— О, это мы поможем, — ожил и второй брат, — очень с удовольствием поможем. Когда приступать?

— Да я не знаю еще, вот Витя лес начнет таскать.

— Витька? Буржуй ты хренов. Но ладно, хороший мужик. Мы тебе ведь тоже помогаем, картошку там собирать, еще чего.

Витя распрощался, спешил косить осеннюю подросшую траву — отаву. А я сразу стал дедушкой братьев Власовых.

— Дедушка, ну мы тебе все сделаем. Дай только пятьдесят рублей авансом. Мы тебе и мха нарвем на целый дом. Его мало теперь, мха–то. Совсем свели. А мы знаем где. Дай пятьдесят рублей.

Я не выдержал и сдался. В следующий раз увидел братьев лишь через месяц, когда совсем уж было плюнул на поиски разнорабочих.

Вообще я начинал любить свою землю. Это было старое, давно забытое чувство. Забытое всей страной. Мучительно ею вспоминаемое. Мучительно, за предков, вспоминаемое и мной.