Распутник

– Он нарушает многовековые традиции, – заметил я. Я стану первым с семнадцатого века сыном в роду, которому достанется пустой сундук с сокровищами. – Впрочем, традиции – это всего лишь коллективное давление со стороны покойников.

– Чем бы они ни были, традиции сохраняются, – фыркнул Тиндалл.

– Есть и другой вариант, – осторожно начала мама, опустив ладонь на мою руку. – Ты мог бы поближе познакомиться с Луизой…

– Я стану отцом. – Я повернулся к ней, нахмурив брови.

Мама повела изящным плечом.

– В наши дни современные семьи встречаются повсеместно. Ты когда-нибудь смотрел Джереми Кайла?[16] Мужчина может быть отцом детей от нескольких женщин. Иногда даже более чем трех.

– Ты теперь черпаешь жизненные уроки у Джереми Кайла? – протянул я.

– Дэвви, мне жаль, но ты должен думать не только о себе. Еще есть я и Сеси.

– И я, – встрял Дрю. Будто мне было бы дело, если бы он рухнул на месте и сам Сатана за ухо утащил его в ад.

– Ответ: нет. – Лед в моем голосе не оставил простора для возражений.

Все эти годы я избегал отца отчасти потому, что он не принимал мое решение касательно Луизы, и теперь я рисковал потерять из-за этого и маму, и Сесилию. Ведь как бы я ни был богат, как бы хорошо о них ни заботился, – я все равно лишу их миллионов в виде недвижимости и капитала, если не женюсь на Лу.

– Дэвон, пожалуйста…

Я встал и умчался из кабинета – из здания, – закурил сигарету и принялся расхаживать по мощенной булыжником дороге. На улицы Лондона опустилась темнота. «Харродс» купался в ярких золотых огнях.

Мне вспомнился известный исторический факт. Во времена Первой мировой войны «Хэрродс» продавал наборы с наркотиками, предназначенные главным образом для раненых солдат, которые либо выздоравливали, либо умирали мучительной смертью.

Я прекрасно помнил эти истории. Мамина семья была в числе продавцов, которые поставляли этот товар в роскошный универмаг. Так они и стали неприлично богаты.

Семья моей матери содержала много маковых полей, а этот цветок, как известно, символизирует память о тех, кто погиб во время Первой мировой, благодаря своей способности произрастать всюду, даже в самое неблагоприятное время.

В моем воображении Эммабелль Пенроуз была похожа на этот цветок.

Милый, но ядовитый. Многогранный.

– Господи боже, ты поддался эмоциям! Ты только что продемонстрировал типичное поведение янки. Твой отец, наверное, в гробу переворачивается. – Мама выскочила в пронизывающий холод лондонской зимы, кутаясь в клетчатое черно-белое пальто.

Я сделал глубокую затяжку и выпустил в небо струйку дыма.

– Надеюсь, он укатится прямиком в ад, если еще туда не попал.

– Да бога ради, Дэвви! – попрекнула мама, демонстративно поправляя воротник моего пиджака. – Я сожалею, что ты оказался в таком положении, дорогой.

– Не стоит. Я не пошел на поводу у Эдвина, пока он был жив, и не стану делать этого сейчас.

– Станешь. Через несколько дней, может быть, недель, когда успокоишься и поймешь, что брак с Луизой наилучший вариант для всех. Для тебя, Сеси, Бутчартов…

– И, конечно, для тебя, – я мрачно усмехнулся.

Мама уставилась на старинные здания с удрученным, мрачным видом.

– Неужели моя убежденность в том, что я имею право на часть собственного состояния, настолько предосудительна?

– Нет. – Я выбросил сигарету и проследил взглядом, как она падает в канализацию. – Но ты должна была отговорить его вносить изменения в завещание.

– Я понятия не имела, – тихо сказала она, напряженно разглядывая то, что Белль назвала бы «охрененно новым маникюром». Мать моего будущего ребенка очень любила добавлять «охрененно» почти к каждому слову.

– Правда? – Я внимательно посмотрел на нее.

– Да.

Тогда-то меня и посетила одна мысль. Я повернулся к матери и с прищуром на нее посмотрел.

– Погоди минуту. Теперь мне все понятно.

– Что понятно?

– Почему Байрон и Бенедикт весь ужин дразнили меня из-за Луизы, когда я приехал на похороны Эдвина.

– Дэвви, мне бы хотелось, чтобы ты называл его па…

– Почему она сама там присутствовала. Почему вела себя так великодушно, сострадательно и уступчиво. Вы все знали, что меня загонят в угол, принуждая жениться на ней, и разыгрывали свои карты.

– Ох, ну конечно я знала, – мама устало вздохнула, припав к стене здания и закрыв глаза. Внезапно она показалась мне ужасно старой. Вовсе не той гламурной женщиной, с которой я вырос. – Эдвин рассказал мне о завещании после того, как его оформил. Я ничего не могла поделать. За последние десять лет наш капитал существенно сократился, а все, что у нас осталось, – его коллекция машин и недвижимость, – он завещал тебе. Я, можно сказать, нищая. Ты не можешь так поступить со мной. Не можешь отказаться от брака с Луизой.

И тогда она сделала нечто ужасное.

То, чего я вынести не смог.

Мама встала на колени прямо посреди улицы и посмотрела на меня мерцающими, словно бриллианты в ночи, глазами.

Она глядела на меня с непокорным выражением лица, ее плечи дрожали.

Мне хотелось опуститься рядом с ней, встряхнуть ее и объяснить, что я не могу этого сделать. Не могу быть тем, кем меня хотел видеть отец. Никогда не мог.