Распни Его

Государю Николаю Александровичу досталось наследство, которое требовало дальнейших мероприятий к улучшению земельного вопроса: помещичье землевладение было бельмом в мужицком глазу; существование его вызывало ненависть. Общинное крестьянское землепользование продолжало оставаться в качестве пережитка старины, уменьшая активность и инициативу. Еще находились государственные сановники, которые считали общину исконной русской стихией и убеждали молодого Государя не менять векового уклада.

К огромному вопросу приходилось подходить медленно и осмотрительно. Знакомясь с жизнью государства, Николай Александрович увидел, как оскудевало крестьянство, скованное общиной, и как богатело оно на своей земле. Пятый и шестой годы показали, в какой степени грозен и зловещ этот давний, неразрешенный земельный вопрос. Революция заглохла, но тлеющий костер остался. Он мог вспыхнуть снова. Страшен был анархический кровавый лик революции с ее исступленной ненавистью. Страшен был в человеке проснувшийся зверь.

Государь не мог одним манифестом сразу разрешить сложный вековой вопрос. Он избрал спокойный путь, который без потрясений вел страну вперед к светлому будущему. Столыпинская реформа открыла выход из общины, крестьянин становился собственником земли. Переселенческий отдел ежегодно увозил миллионы людей из тесной Европы на богатейшие, обширные сибирские земли. Крестьянский банк ссужал крестьян долгосрочными кредитами на выкуп помещичьих земель; за время царствования Николая II тридцать миллионов десятин земли перешло в крестьянские руки. Было много сделано, будущее сулило блестящую эпоху, вспыхнувшая война приостановила рост.

Россия шла к своему рассвету мирным путем. Интеллигенция не приняла реформ сверху, с высоты престола. Она продолжала революционную тактику борьбы с Царем. Сколько нужно было бросить в души соблазна, чтобы разрушить тайное очарование и мистику, которая окружала трон! Сколько нужно было усилий, чтобы выветрить, рассеять и уничтожить духовную силу, которая незримо крепила Царя и народ в одно монолитное целое! И они достигли своего. Если капля долбит камень и ржа точит железо, то как могло не поддаться воздействию слов человеческое сердце? «Горе тому, кто соблазнит единого от малых сих»…

Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В трескучих фразах утопая,
Кричала Герцену ура.

Все пробудилось, все восстало,
И все куда-то понеслось.
Куда, зачем? — само не знало,
Но все вперед, во что б ни стало,
Спросонок пер ленивый росс.

Чиновники, семинаристы,
Кадеты, дамы, гимназисты,
Квартальные, профессора,
Грудные дети, фельдшера,
Просвирни, даже генералы —
Все поступило в либералы,
И всякий взяточник орал:
«Я прогрессист. Я либерал»…

Интеллигенция лила воду на чужую мельницу и сама себе рыла могилу. В глубоком подполье, скрыто, по низам, орудовали другие силы — люди с опустошенными, выхолощенными душами. Эти люди представляли из себя единение рабов, без нации, без традиций, без веры в дух, без любви, без красоты, без нравственности. Это были низы, чернь, объединенные в ненависти, в зависти, в духовном убожестве. Это о них сказал Достоевский в «Бесах» словами Степана Трофимовича Верховенского:

«Я расскажу о том подлом рабе, о том вонючем и развратном лакее, который взгромоздится на лестницу с ножницами в руках и раздерет божественный лик великого идеала во имя равенства, зависти и пищеварения»…

У этих людей большевицкой, коммунистической партии, вождь которой Владимир Ленин находился за границей, ложь и провокация были возведены в систему. У них ничего не было святого. Они отрицали все: духовные понятия, совесть, честь, порядочность, мораль. Все это буржуазные предрассудки. Реально существует только материализм, борьба классов, борьба за кусок хлеба. В этой борьбе надо перегрызть, перервать горло всякому, кто станет поперек дороги. Главари этой партии, скрываясь по заграницам, пользовались покровительством западных демократий и лгали, клеветали и поносили ненавистный им царский режим.