Распни Его

Послушайте, господин Бог,
Как вам не скушно
В облачный кисель
Ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
Давайте — знаете — устроим карусель
На дереве изучения добра и зла…

Он расплывался, русский народ, улыбкой плотоядной, сладострастной похоти, когда из столицы текла потоком бесстыдная, открытая порнография:

Вся земля поляжет женщиной,
Заерзает мясами, хотя отдаться.
Вещи оживут,
Губы вещины засюсюкают:
«Цаца, цаца, цаца».

Царь бросил вызов мировому безверию, бесчестию и стадному человеческому безумству, и восстали против него все силы ада. «Император Николай II — один из наиболее оклеветанных монархов», — сказал благородный англичанин генерал Вильямс. Милюковы, Гучковы, Чхеидзе могут кричать: «Самодержавие само приблизило катастрофу, забывши, что нельзя вести борьбу одновременно и с внутренним, и с внешним врагом…» Но они лгут. Царь мог бы сказать им словами пророка Иеремии: «А я, как Агнец кроткий, ведомый на заклание, и не знал, что они составляют замыслы против меня…» Если бы Царь вел борьбу с внутренней крамолой, место Милюковых было бы не в Таврическом дворце, а несколько дальше по течению Невы — в Петропавловской крепости.

Надломленный душевно, Государь не проявил суровой твердости прадеда Николая II и не защитил престол вооруженной рукой, как тот в декабрьские дни 1825 года. Не хватило мужества и решимости отстранить Алексеева и Рузского, призвать новых генералов, собрать верные присяге войска, обратиться к ним лично и повести их на мятежную столицу. А может быть, устав душой безмерно, изверившись во всех, разочаровавшись в верности верноподданных, не встретив ни от кого хотя бы самой малой моральной поддержки, он не захотел бороться за свои державные права, не захотел больше править неблагодарным, вероломным народом, которому он отдал всю свою любовь, сердце и душу и который идеализировал в поэтическом восторге перед матушкой-Россией.

В эти роковые русские дни не нашлось на Русской земле ни одного человека, кто бы гласно и громко осудил преступный бунт, кто бы крикнул Царю: «Накажи их, Царь-батюшка, суровой твердой рукой, как государственных изменников». Ни аристократия, ни дворянство, ни служилое сословие, ни города, ни земство — никто не оказал поддержки. Да Россия и не знала о том, что происходит в столице…

В час ночи из Пскова ушел императорский поезд на юг. В нем ехал уже не Император. В нем ехал несчастный человек, гонимый роком, затравленный, оболганный, оклеветанный, с разбитой душой. Он пал с огромной высоты, и удар был страшен. От этого удара затянулась острота сознания. Он еще думал в благородстве своих мыслей, что, принеся великую жертву, ему позволят жить на родной Русской земле. Он не сознавал, что это только первые шаги на Голгофу.

Почти в то же самое время на север ушел вагон с депутатами. Гучков долго ходил взад и вперед, возбужденный, поглощенный мыслями и чем-то недовольный. Наконец он не выдержал и сказал Шульгину в раздражении:

— Сцена отречения на меня произвела тяжкое впечатление. Я, откровенно говоря, ожидал другого. Полетел с трона, и хоть бы что. Никакого трагического понимания происшедшего события. Точно мы имели дело с ненормальным человеком.

У меня, правда, и раньше всегда было сомнение в этом отношении. Все-таки, при самом железном характере, при самообладании, которому равного нельзя найти, что-нибудь в человеке дрогнуло бы, зашевелилось и вы почувствовали бы тяжелое переживание. Чего же смотрели министры? Неужели они не понимали, что имеют дело с человеком, который не может считаться во всех отношениях нормальным? Он, по-видимому, человек с пониженной сознательностью, с пониженной чувствительностью, которая не дает ему возможности проходить все стадии и чувства, которые мы, нормальные люди, переживаем. Пала трехсотлетняя династия, а он изволите видеть — руки пожимает…

— А вы, Александр Иванович, очевидно хотели, чтобы он нам по морде дал?.. На меня эти два часа, проведенные в царском вагоне, произвели неизгладимое впечатление на всю жизнь. Я вспомнил другую сцену, бесконечно от нас далекую, которая всегда трепетно волнует душу верующего. Ночь, Гефсиманский сад, предательство, дворцы Анны и Каиафы, Претория Пилата, суд, крик исступленной толпы, избиение связанного человека во дворе Пилата и путь на Голгофу. Падая под тяжестью Креста, Христос сказал рыдающим женщинам: «Дщери Иерусалимские, не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Я боюсь, Александр Иванович, не придется ли плакать потом России?..

* * *

…В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, трусость и обман.

Запись в дневнике в час ночи на 3 марта