Расплавленный рубеж

Сегодня, прежде чем окликнуть его, она минуту смотрела на то, как он хлебает кашу через край, успокаивала свое выпрыгивающее сердце. Это не было страстью или похотью, ведь она еще не познала мужчину. Здесь что-то новое, чего с ней не было, когда она, взявшись за руку с Витей, гуляла по Крещатику, сидела в полумраке на последнем ряду кинотеатра и даже когда целовалась с ним на лавочке, укромно спрятанной за кустами сирени.

Заметка шестая

Иной час для крепости настал – мятежный, «бунташный». Война разинская и сюда докатилась. Брат Степана – Фрол – шел от устьев хоперских вверх по Дону и впереди себя отряды рассылал. Восставшие в Острогожске воеводу местного «посадили в воду» и еще с десяток его приближенных. Народ по округе власть к рукам прибирал: Ольшанск замутился, следом Землянск. Крепостной воевода Бухвостов грамоту в Москву послал, дескать, завтра и нас людишки в речке утопят, мера для смирности нужна. В столице смекнули и денег на стрелецкое жалование дали. Стрельцы крепостные таких щедрот сколько лет не видали, сразу в поход на мятежные городишки подпоясались. А из Москвы еще усиление – четыре сотни солдат. Башни и стены крепостные снова стали ремонтировать, валы подновлять, тайный ход к реке расчистили и бревнами укрепили.

Решил Фрол Разин воеводу на испуг брать: мол, не старайся, забирай войско и иди к Москве, а здесь наша земля – казачья. Послал рыбака местного – Акимку Севастьянова – в Город. Акимка до губного старосты дойти не успел, засел в кабаке, стал деньгу транжирить, что на дорогу дадена была. Там его и взяли. Нашли грамоту для воеводы. Судили недолго. Отрубленную руку, с тою грамотою намертво зажатой, над въездными воротами прибили.

Фрол с тремя тысячами восставших тем часом к Городу шел, на щит брать намерился. Навстречу ему царевы войска поспешали. Сошлись под Коротояком. Воевода Бухвостов над разбитыми восставшими жестокую расправу учинил. Неотпетые висельники скользили вниз по Дону на многие версты, к родным казачьим местам. Плоты с ними прибивались к берегу, и там, где были жители этих берегов, висельников снимали, предавали земле.

19

Ночь близилась к концу. Беспокойная, для многих остатняя. В темноте было слышно, как правый высокий берег тоже готовится к грядущему дню: там позвякивал шанцевый инструмент, вжикали пилы, стучали топоры. За деревьями прибрежного перелеска, в корпусах института кололи камень, дырявили стены под бойницы и амбразуры, всю ночь не стихала возня. С вечера постреливали на эти звуки, ближе к полуночи приказали огонь не открывать. Шла работа на железнодорожных мостах. Сверху рельсов саперы укладывали сколоченные из досок щиты, по ним утром пустят грузовики с зенитками и пехотным десантом.

Левый берег затих, но огрызались стволы с правого берега, тревожили задремавшую советскую сторону. Солдаты ворочались, тихо проклиная врага. Были такие, кому близкая атака и редкие выстрелы не тревожили сон. Чернявый, медведеподобный Виталя храпел на всю речную пойму. Солдаты чертыхались, ядовито зудел Рожок:

– На его выхлоп немец садит. Думает: это мы новый миномет прогреваем, неизвестной модели. Вот совесть у человека, а?

Виталя особенно пронзительно всхрапнул, на полсекунды проснулся и, перекатившись на другой бок, уже во сне пробормотал:

– Проклятые комары…

Снова завелся Рожок: