Расплата

- Поздно, извиняться, Людочка. Уже отвлекли. И я, как видите, уже даже приехал. А значит, вы в любом случае уже должны мне приятный вечер где-нибудь в Онегине, так что не томите, говорите. – Глянул на меня поверх очков и неожиданно улыбнулся: - Или ты просто соскучилась?

И в этот же миг – щёлк! - и он обычный дедушка. Нет, ну не совсем обычный, конечно – солидный и знающий себе цену, но... дедушка. Такого, если поменять его деловую одежду на старые триканы и майку-алкоголичку, легко можно представить соседом по даче, например. Шутником и балагуром починяющим примус. И словно в подтверждение этого, он снял очки и ослабил узел галстука. Посмотрел на решётку вентиляции под потолком:

- Душно здесь у Зойки. Надо было принудительную вытяжку ставить, подвал всё-таки. А у тебя в зале как?

И только тут я поняла, что он вдруг перешёл на ты.

- Нормально... вроде.

Повисло неловкое молчание, во время которого Панин, улыбаясь, смотрел на меня. А потом вдруг встал, скинул пиджак и, ещё сильнее расслабив галстук, расстегнул ворот рубашки. Словно извиняясь, развёл руками:

- Ты не против? С самого утра об этом мечтал. А ещё, знаешь – босиком бы по росе! Ээх! – И не спеша пошёл вдоль стены, рассматривая грамоты и сертификаты в рамочках. – Есть вещи, которые никогда не забываются... Я вот росу помню. – Помолчал и перешёл к следующей рамке. Ближе ко мне, но не оборачиваясь. - Когда началась война, мне девять было, и жили мы в селе при райцентре. Места наши под немцами лежали, поэтому и партизаны в лесу водились. Аж три отряда. А я, пацанёнок белобрысый, связным между ними был. – Говорил он напевно, мягко. Чуть сиплый, вкрадчивый голос действительно хотелось слушать. Добрый сказочник, честное слово! - А чтобы немцы меня особо не трогали, я прикидывался дурачком. – Повернулся-таки ко мне, улыбнулся. - И с ранней весны до поздней осени босиком бегал. А ещё кузнечиков ловил и приносил их немцам – целыми горстями, и предлагал купить. Фрицы меня так и прозвали – кузнечик. Подзовут, бывало и давай издеваться: «Хёйшрекё, шпрын!» - ну то есть кузнечик, прыгай! А я и рад стараться, кривляюсь, скачу, а они смеются. Потом то печенье дадут, то дольку шоколада. А то подзатыльник. И всё. Дурак, он и есть дурак, чего с ним возиться? А я через село таким макаром переберусь, и на луг – вроде опять за кузнечиками, а оттуда уже в лес, к нашим. И вот говорят все – страшное время война, и оно страшное, конечно, кто же спорит... Но я больше росу на лугу запомнил. Холодная такая поутру, аж кости ломит... Сейчас уже нету такой, всё совсем другое. - Помолчал. - Ну а ты, что помнишь из детства?

Я пожала плечами:

- Наверное, как бабушка с соседкой песни по вечерам пели.

- Как интересно! А что пели?

- Ну... романсы всякие, советские песни, и из фильмов тоже. Всё подряд, короче.

- А ты? Поёшь?

Он встал у меня за спиной, и я нервно стиснула ладони.

- Ну... Ну так... Когда никто не слышит.

И вздрогнула – Панин, пропустив мои собранные в хвост волосы через пальцы, перекинул их на одно плечо...

По оголённой шее щекотливо скользнул прохладный воздух.

- Так что стряслось-то у тебя, певунья? – вкрадчиво спросил сказочник. - Голос у тебя был очень взволнованный, видишь, я даже все дела отложил.

Валерьянка и двухчасовой сон сделали своё дело - ярость и желание доказать свою крутость схлынули, оставив тошнотворное, как похмелье, раскаяние. Что бы я ещё раз позвонила Панину? Не-е-е...

Вот только другого раза никто и не просил. Панин уже стоял за моей спиной и ждал ответа. Ну? И где же она, та отчаянная смелость, что города берёт?

- Я... – голос не послушался с первого раза, пришлось сдавленно кашлянуть. - Я просто хотела ещё раз извиниться за тот раз, когда не пришла в Онегина. Я понимаю, что нехорошо получилось и до сих пор переживаю. Вот. Извините, пожалуйста!

- Хорошая, воспитанная девочка, - с улыбкой в голосе одобрил Панин. - Смелая девочка. И очень-очень смешная. Расслабься, не такой уж я и страшный...

Но я лишь вытянулась струной и замерла, потому что его ладонь легла у основания моей шеи, сомкнулась и разомкнулась, мягко массируя плечо. Сухая и тёплая. Мягкая. Прикосновение деликатное и, надо сказать, приятное. По затылку тут же порхнули мурашки, и я поспешно убрала со стола руки, чтобы не было видно вздыбившихся волосков.

- Ты ужасно напряжена. Зое обязательно нужно взять в штат массажиста. Как думаешь?

- У нас Бородин хорошо массирует.

- Бородин, - усмехнулся Панин. – Бородин ваш хорошо в бараний рог сворачивает и через бедро бросает, а массаж это философия, это работа с тонкими энергиями...

Его вторая рука легла с другой стороны шеи, и большие пальцы, довольно жёстко упершись в седьмой шейный, с нажимом поползли вверх, к основанию черепа. А вместе с ними по коже поползла новая порция предательских мурашек и... твою мать... засвербели, напрягаясь соски. Я машинально приподняла плечи, ссутуливаясь, чтобы скрыть реакцию тела, но Панин не дал.

- Расслабься, у тебя шея колом стоит. – Обхватил голову ладонями: - Ну, не бойся. Отдайся!