Расплата

А вот аллея из надгробий и сияющий купол в её конце оказались гротескно красивыми. Чёрное с золотом – тревожно, но величественно, несмотря даже на то, что купол-то этот стоял прямо на земле. Сюрреализм.

* * *

По дороге на телеграф заскочила в аптеку, взяла крем от растяжения и две пачки валерьянки. Если закинуться сразу пятнадцатью таблетками – примерно через полчаса расплющит в хлам. Знаю, пробовала. Правда утром будет тяжело вставать, но зато и снов не будет, и всяких там мыслей перед ним.

Поговорить с бабушкой – как бальзам на душу. Пока врала ей, как у меня всё классно, и сама начинала в это верить, так что даже с телеграфа вышла под лёгким кайфом. Надо написать ей письмо, прислать свою фотку. Ту, с конкурса, где я в короне и с лентой через плечо. Пусть бабуля тоже станет звездой Николаевки!

Представляла, как к ней в избушку, словно паломники на святую землю, тянутся соседи – с гостинцами и всякими бытовыми мелочами-нужностями, типа куска хозяйственного мыла или отреза крепкой клеёнки для теплички. Всё как положено в их тесном, сельском братстве. И каждый разглядывает мою фотку, завидует и восхищается. А бабушка тихо гордится и мечет на стол, всё что есть, потому что такое надо обязательно отметить. Внучка – королева красоты! Уж я не сомневалась, что они назовут это именно так.

А ещё, я совершенно точно знала что потом, когда страсти улягутся, фотка сто пудово будет выставлена на лобное место - между стёклами в серванте, рядом с моими же, на которых я ещё пухлый голенький карапуз на горшке, или беззубая второклашка с огромными бантами. Или чудо с зелёной чёлкой и ковровым кольцом, надетым на нижнюю губу словно клипса. И это не маскарад. Я так приехала из города. Реально. Пятнадцать лет, возраст экспериментов, хрен ли. «Папуаска!» – сказала тогда бабушка и убежала аж через две улицы, звать сына тёти Маши Кондаковой с его Полароидом.

Бабушка смеялась, а между тем, спустя три дня в Николаевском аптечном пункте закончилась зелёнка, а местные девчонки стали похожи на попугаев. Откуда им знать, что одно дело – прядку выделить, и совсем другое – полбашки облить, да?.. Ээх, деревня...

Улыбаясь своим воспоминаниям, забежала на почту – тут же, соседняя с телеграфом дверь - чтобы купить сразу пятнадцать конвертов. Четырнадцать – это писать бабушке каждую неделю на протяжении всего лета и один... для Лёшки. Потому что это он ушёл молча, а я так не могла. Меня раздирало, мне было, что ему сказать, и было, что подарить на память.

На почте меня ждало столпотворение - наверное, пенсию давали. С трудом протиснувшись сквозь нервную, душную толпу к нужному мне окошку, я замерла – в углу зала, завалив небольшой столик для подписных каталогов бесконечными стопками бумаг и самозабвенно, без отрыва от дела посылая матом недовольных занятым стулом пенсионеров, восседала Боярская. Я глазам своим не поверила, но да – пани собственной персоной. Тоже письмишки шлёт. Первая моя реакция – развернуться и уйти. Эмм... Сбежать. Вторая – остаться, но сделать вид, что я её не знаю. Но как игнорировать, когда резко, до боли в груди накрыло ненавистью? Аж руки затряслись. Так захотелось вцепиться ей в волосы, врезать башкой об стол, чтобы стереть с неё эту самодовольную полуулыбку, расквасить чёртов изящный нос... Расцарапать ей морду, и, ухватив за химо, процедить прямо в перепуганные зенки: «Ну что, тварь, думаешь, твоя взяла? Блядина ты ёба...» Хотя нет! К чёрту! Какие разговоры? Просто налететь и избить. От души, так как никогда в жизни не делала, но, блин... так хочется!

Всё плыло. Я не понимала толком, где я, что я тут делаю... Ничего не видела, кроме склонённой головы Боярской, раскладывающей бумаги по большим конвертам, сверяющей по спискам и подписывающей нужные адреса заказных писем. И с тонкой, пронзительной, похожей на порез бритвой болью я признавала, что она как всегда на высоте. Дорогая, деловая, шикарная сука. Нужная. Бля-я-ять... Нужная! Да и как иначе, когда в то время как я страдаю хернёй, и, имитируя шикарную жизнь, украдкой, за чужой счёт шляюсь по салончикам, она пашет на НЕГО? В одной упряжке, в одном направлении. На износ. Рядом. И он сам сказал – ему без неё сейчас никак...

И это боль, которую не описать. От неё просто хочется орать и крушить, чтобы хоть как-то уменьшить концентрацию токсина «Зависть» в крови. Вот только истерить бессмысленно. Дело-то не в Боярской - дело во мне. Это я не дотягиваю. Это я бесполезная. И Боярская знала это с самого начала. Потому и приезжала ко мне в общагу и сама подкладывала под Дениса – мальчику нужно было спустить пар, хули... Хотела приручить, сделать своей ручной давалкой, контролируя тем самым и Дениса. И она не опасалась последствий, потому что знала наперёд. Его знала. Себя знала. Расчётливая сука. Недостижимо крутая стерва. Эталон.

И словно почувствовав мою ненависть, Боярская замерла на мгновенье и подняла голову. Заскользила взглядом по бушующим бабкам... А я отвернулась и, стараясь не привлекать внимания, затерялась в толпе.