Расплата

...А о том, как говорил, что кроме тебя ему никто больше не нужен? Как песней лебединой называл, помнишь? Как в глаза смотрел и таял? Как зацеловывал мокрое от слёз лицо и, называя дурочкой, говорил, что убьёт за тебя... А ты ему про деньги. Молодец! И как теперь объяснить, что это всё неправда? И надо ли? Или пусть всё катится к чёрту, и будь, что будет? Ведь он тоже молодец, отличился... Так, может, и правда – лучше на этом и закончить? «Уходя – уходи, освобождаясь – освобождай» Разве нет?

Взять хотя бы Савченко. Хотелось бы назвать его козлом, но... Он при своей правде. Три года терпения и обожания. Сколько можно-то? И вот - оторвал, выдрал с корнем и был таков. Свободен.

Что там с ним сейчас? Может, кровью истекает, может, утешается в чьих-то объятиях. Может, пересчитывает свои тридцать сребреников. И что на это я? Я улыбаюсь. Он предал, а мне без него пусто, словно спасительный берег стал непривычно далёк. Он отрёкся, а мне без него темно, словно огонёк в окошке погас. И всего-то. Ненависти нет. Потому что, блин... Я всё равно знаю, чувствую, что этот берег хотя и далеко - но есть, и окошко тоже никуда не делось, и свечка на нём по-прежнему стоит... И поэтому я улыбаюсь, а на душе покой. Как? Почему? Не знаю и знать не хочу.

Я устала. Устала, как собака. Как какая-то тварь дрожащая... Запуталась, потерялась. Любовь, не любовь – не было желания копаться в мыслях, в смыслах и причинах со следствиями. Хотелось тепла – на губах, на душе, на теле. А если нет тепла, то в норку и в спячку. И чтобы проснуться лет через пяток – а всё уже само собой решилось, проблемы уехали далеко вперёд, и можно начинать жить с чистого листа.

Мелькнула шальная мысль – послать всё на хрен и рвануть к бабушке. В идеале – на лето. В реале - хотя бы на недельку. Ну а что, последнее вполне возможно, слава подвёрнутой ноге! Вот только в зарплате терять – так некстати... Блин...

Завтра... Всё это завтра. Господи, как спать-то хочется. И почему не можется-то, а?

Часов после трёх ночи, я худо-бедно, но всё-таки забылась. А под утро разболелась нога – пульсировала, гудела. Но, несмотря на это, из обрывочных, полных навязчивых мыслей полуснов я наконец-то провалилась куда-то в район бабушкиной Николаевки, в дождливую осень и размытую дорогу, ведущую вдаль. Страшно хотелось спать, ноги вязли в жидкой грязи, но у меня была какая-то цель, я обязательно должна была ещё засветло попасть... куда? Блин... Куда мне надо попасть?..

А дорога, как назло – из балки в балку, и на подъемах мне невмоготу. Я устала. Я хочу спать. Тело отказывается двигаться, да ещё и боль... Я смотрю, на ногу – а она в окровавленном, гипсе. И я понимаю, что до темна мне никак не успеть и всё пытаюсь вспомнить – а куда мне надо-то? Но не могу...

И откуда взялся Лёшка - тоже не помню. Но он появился и бесконечно долго тащил меня на руках по этой размытой дороге, а я смотрела на него и снова пыталась вспомнить... Блин, ведь что-то тут не то. То ли в дороге, толи в Лёшке... И я молча разглядывала его бороду – короткую, но довольно небрежную... И лицо его, какое-то взрослое. Да ладно, это не Лёшка! Мужик какой-то. Просто похож.

А потом оказалось, что это и не осень вовсе, а зима. Снежные перемёты, и мужик этот вязнет в них по колено, но настойчиво несёт меня вперёд... Куда? Не знаю.

Холодно. Снег летит в лицо, залепляет глаза и мужчина, вглядываясь вдаль из-под ладони, чуть ослабляет хватку и начинает меня ронять. Пытается перехватить удобнее, но всё как-то не так...

Босые ноги в сугроб. Холод сначала обжигает, потом замораживает. А потом стихает боль.

- Мам, Олеся ещё не пришла? – спрашивает мужчина, я оборачиваюсь и вижу тётю Свету.

Она в домашнем халатике сидит на полузанесённом снегом простеньком железном надгробии и чистит картошку.

- Да не было ещё, Лёш. Ей что-нибудь передать?

Он на мгновение задумывается.

- Скажи ей, пусть не обижается.

Тётя Света кивает и вдруг поднимает взгляд на меня:

- А тебе туда, - и указывает ножом с налипшей картофельной очисткой в сторону.

Я сморю в указанном направлении – а там торжественно, как на параде стоят черные мраморные надгробия. Целая аллея чёрных мраморных надгробий, а в конце её – часовня с золотым куполом. И снег метёт...

* * *

Нога действительно припухла, но не криминал. А когда расходилась – так и вовсе полегче стало.

Полегче стало и на душе. Даже жуткий сон, от которого я проснулась в липком поту и с убийственной тахикардией, поблек и отступил – стоило только взойти солнцу. Так часто бывает – то, что во сне видится мандец каким важным и символичным, на поверку оказывается смешным. Так и тут. Видение рассыпалось на маленькие нелепости, вроде Лёшкиной бороды и тёти Светиного надгробия, позади которого висел обычный настенный ковёр... Я рассматривала каждую эту нелепость по отдельности и выбрасывала долой из памяти. Кастрюлька с картошкой? На кладбище? Угу, забавно... Олеся какая-то, обиженная – кто это вообще?.. Нафиг её.