Расколотый мир

Спустя мгновение, которое переходит вечность, она выглядывает на безлюдную дорогу, посмотрев в разные стороны, а затем отодвигается, чтобы пригласить меня. Дом маленький, как и все остальные в городе. Можно увидеть маленькие штрихи Софии здесь и там — яркий красный чайник на плите, лента импортного шелка, висящая на стене. В противовес, стены окрашены обычным успокаивающим бледно-желтым цветом, а мягкая мебель является стандартной. Болотные сапоги ее отца все еще стоят у двери вместе с висящим на стене набором для тестирования. До своей новой работы на складе базы Дэвин зарабатывал на жизнь выкапыванием образцов, отправляя их в лаборатории, чтобы биологи могли подтвердить, что, как всегда Эйвону не хватает большей части бактериальной жизни, в которой он нуждается, чтобы стать нормальным миром. Маленький стол в центре комнаты завален посудой и горшками, пожертвованиями, оставленными соседями и друзьями, не имея никакого другого способа проявить соболезнование к потере Софии.

Она закрывает дверь позади меня, затем разворачивается ко мне лицом. Последний раз, когда мы общались, мы были почти одного роста, и она пыталась подраться со мной на земле в грязном школьном дворе. Теперь я выше ее на три или четыре дюйма. Я подыскиваю слова, чтобы показать ей, что я разделяю ее боль, но она заговаривает первая.

— Какого черта случилось с тобой?

К моему удивлению, я смеюсь. И хотя это мягкий и грустный смех, моя грудь расслабляется. Я ни с кем не разговаривал три дня.

— Болото случилось со мной, — говорю я, и ее рот немного приоткрывается. — Мне очень жаль, Соф. Хотел бы я сказать что-то, что могло бы изменить ситуацию. Я знаю, что такого нет.

Ее рот растягивается в тонкую линию, когда ее глаза скользят прочь. Она выглядит такой уставшей.

— Флинн, тебе не следовало приходить сюда. Твое лицо на каждом голографическом щите в городе. Похищение офицера? Что происходит?

— Это невероятно длинная история. Послушай, Соф, мне некуда идти. Я пришел сюда, потому что… потому что подумал, ты поймешь.

— Некуда? — Ее брови сдвигаются, и я понимаю, что никто не рассказал ей о резне, о своем выборе спасти Джубили. — Но пещеры…

Я с трудом сглатываю. Прошло три дня, и я до сих пор не могу говорить об этом.

— Макбрайд и другие хотят меня даже больше, чем солдаты. Я сделал выбор, и они не понимают почему.

Глаза Софии немного расширяются, но она слишком хороша в сокрытии своих чувств, чтобы показать мне что-то еще.

— Что ты сделал?

— Я спас жизнь солдата. После того, как она… — я сжимаю челюсти, пытаясь держать себя под контролем. — Это была ярость.

Ее взгляд смещается, падая на огромные болотные сапоги у двери, прежде чем возвращается ко мне со своим горем в ответ на мое.

— Мне просто нужно место, где можно переночевать, — шепчу я. — И несколько ответов. Я знаю, что это опасно. Меня не будет к утру.

— Располагайся, — мягко говорит она. — Я соберу тебе немного воды, чтобы ты мог помыться. Можешь одолжить одежду отца. — Она говорит без сучка и задоринки в голосе, но, несмотря на долгие годы, которые мы были разлучены этой унаследованной борьбой, я все еще хорошо ее знаю. Я вижу ясно выраженную боль на ее лице. — Ты останешься здесь со мной столько, сколько тебе нужно.

Сердце сильно стучит, страх и облегчение воюют друг с другом.

— Соф, я не могу принять это. Они найдут меня здесь и арестуют и тебя тоже. Как ты можешь…

— Потому что ты пытался спасти ее от этой ярости, — прерывает она, оживляя голос тем же огнем, который я помню с детства. — Потому что, если бы кто-то пытался спасти моего отца, я бы прятала его до тех пор, пока бы не пришли солдаты, чтобы вытащить меня из этого дома.

Перед тем как грязная мочалка вышла из строя, потребовалось четыре таза холодной воды, а София все продолжает носить ведра, набирая их ручным насосом. Хотя рубашка и брюки, которые она находит для меня, слишком велики, ощущение чистой, сухой ткани без следов крови или грязи — это блаженство. Но как только я сажусь на пол перед крошечной печкой, мысли возвращаются; глаза опускаются на шлевки брюк, которые тщательно штопаны-перештопаны. Стежки аккуратные и упорядоченные, нить блеклая, масляно-желтая.

Когда София садится, вручая мне толстый, рыхлый кусок того, что мы, местные жители, называем arán⁵, я замечаю, что нить, что находится на шлевках брюк ее отца, соответствует цвету ее туники, которая на несколько дюймов короче, чем она должна быть.

Я закрываю глаза, arán вдруг чувствуется, как пепел во рту. Это не ее борьба… и все же это так. Это все наше. Я просто хочу, чтобы это не привело к ужасному концу.

— Разве ты тоже не должна поесть? — спрашиваю я, как только мне удалось проглотить откусанный кусок.

Она пожимает плечами, смотря на светящиеся красные угольки в печке.

— Кажется, все, что я сейчас делаю, это ем и сплю. Люди продолжают приносить мне еду. Но я не могу съесть все это… в конце концов, теперь осталась только я.