Такое долгое прощание было сделано для того, чтобы живые прожили что-то такое, после чего они с уверенностью смогли бы сказать, что умер тот, кто умер. Но ритуал весь от начала и до конца был пуст.
Когда мы провожали маму, прощание было короткое и еще более нелепое. Похоронное агентство предлагало мне арендовать зал на пятнадцать или тридцать минут. Что такое пятнадцать минут для прощания? Я выбрала получасовой промежуток между 16:00 и 16:30. Мы приехали раньше на пятнадцать минут, Андрей остался во дворе морга, а я пошла уладить все организационные моменты. Я вошла в галерею со входами в залы прощания, у каждого входа стоял пластиковый кофр на ножке для листка с именами усопших. Все надписи были отвернуты от входа, а в конце галереи тусовались бравые парни из похоронной бригады: высокие, под два метра ростом, в черных мундирах и кучерявых формованных шапках, напоминающих папахи с мутными красными гербами. Парни хохотали, а один другого послал в пизду. Громче всех смеялся крупный мужчина, у него был самый длинный мундир, и пуговицы на мундире были не металлические, как у остальных, а золотые. Их хохот и грубая болтовня эхом блуждали по галерее, им казалось, что здесь они совершенно одни. Я тихо подошла к мужчинам и обратилась к старшему, сказала, что у нас прощание с Анжеллой Васякиной на 16:00. Тот сразу посерьезнел, снял шапку и поклонился мне, представившись начальником похоронной бригады, кажется, его звали Эдуард. Мужчина был огромный, он попросил пройти с ним. У второго зала он остановился и повернул табличку ко входу. На табличке было мамино имя. Он вошел первым и включил свет, со светом из динамиков автоматически понеслась пластиковая музыка, отдаленно напоминающая «Песнь одинокого пастуха», и я подумала о том, что зря согласилась на музыкальное сопровождение. Музыка была пустая и пошлая, как будто извлеченная из дешевого детского пианино. Мне вдруг стало стыдно за эту музыку.
Эдуард провел меня к материнскому гробу и бодро сказал, что раньше начнем и раньше закончим. Я кивнула и пошутила, что торопиться нам теперь некуда. Он одобрительно хмыкнул. Эдуард снял крышку гроба, я обратила внимание, что он использовал специальные многоразовые защелки, которые работали по принципу домкрата, он снял их с верхней и нижней стороны гроба и положил в карман своего мундира. Затем он демонстративно развязал мамины руки и ноги, пожаловавшись на то, что родственники часто не верят бригаде. Крышку гроба он поставил у окна. И попросил позвать его, когда мы закончим.
Я позвала Андрея, двух маминых подруг и Сергея Михайловича. Они вошли и встали поодаль. Мужчины сняли шапки, Андрей встал на колени у маминой головы и, обняв ее аккуратно за щеку, прислонился к ней лбом и заплакал. Я стояла и ждала. Когда все попрощались, я позвала Эдуарда, тот вошел и сказал, что сейчас они с бригадой закроют гроб и понесут его к машине, а мы, родственники, должны пойти за ними и проводить усопшую. Он достал из кармана звякнувшие защелки, ловко приладил их к крышке гроба и позвал коллег. Мужчины легко подхватили светлый гроб и понесли к выходу, мы пошли за ними. Катафалк стоял в пяти метрах от входа. Мужчины торопливо поставили гроб на рельсы катафалка и расселись по бокам. Эдуард зашел в машину последним и обратился ко мне. Когда я подняла голову, в руках у него я увидела большой серебристый пакет-холодильник, он потрясал им так, как будто хвастал шикарным уловом или жирным шашлыком на пикнике. Я вопросительно посмотрела на него. Он тихо, но отчетливо проговорил, что это внутренние органы, их они тоже взяли. Я кивнула Эдуарду, он вышел из пассажирского отсека и сел рядом с водителем. Мужчины закрыли двери, и машина сначала медленно покатилась в горку к выезду из двора морга, а затем дала газ и скрылась.
Такие проводы. И от них было пусто.
Но больше всего меня волновали органы. Как они поступят с ними? Неужели вывалят на белоснежное шелковое покрывало? Или это специальная сумка для сжигания, и ее они положат в ноги? Мне стало не по себе от всего.
Я сказала Андрею, что он сделал все, что мог сделать любящий человек – он был рядом с умирающей женщиной.