Рана

Твой язык без обращения к тебе превратился в мертвый тесный язык. Потому что ты не говорила со мной на нем, но говорила им меня. А я, в свою очередь, повторила за тобой и начала говорить тебя. Тем самым сделав из тебя вещь. Мертвую вещь, мертвую еще до смерти. И я была вещью в твоих глазах, в твоем понимании, в твоем языке.

Вспоминая тебя, твое лицо, я вижу тебя вполоборота или с закинутой вверх головой. Я помню твое ухо и твердый прямоугольник татарской челюсти. Вижу, как ты смотришь куда-то мимо, захватывая взглядом только краешек моей щеки. Вижу тебя стоящей спиной у раковины в углу. На фоне мраморных обоев твои розоватые руки двигаются быстро, ты моешь посуду или чистишь морковь. Но я не помню прямого твоего взгляда и не помню речи, обращенной ко мне. Как не помню и собственной речи, обращенной к тебе. Речи не бытовой: мама, подай ложку. Но речи разомкнутой. Речи, открытой к тебе, к тебе обращенной. Оттого ли, что я боялась, что ты заморозишь меня своим скользящим взглядом, если я вдруг приоткроюсь тебе? Оттого ли, что ты сможешь отвердить не только мою оболочку, но и мое нутро? Но ведь ты была у меня внутри, потому что я – твоя дочь.

Я была внутри тебя и после – питалась тобой. Разве я сделала тебя твердой изнутри? И если это так, и если я была причиной твоей боли, то эта боль и моя тоже, этот твой камень внутри тебя, несгоревший кусочек твоей плоти или фрагмент пуповины в моем пупке – разве это не есть тот камень, который мы вместе внутри тебя сотворили? Разве, разделившись, мы смогли бы этот камень преобразовать в наш общий тяжелый опыт? Каждая сама с собой?

Разве это возможно – быть источниками перекрестной объективации и при этом решить конфликт нашего общего внутреннего камня? Разве ты не хотела посмотреть на меня и сказать мне ты? Чтобы разомкнуться навстречу ко мне? Разве я не хотела разомкнуться к тебе, чтобы сказать тебе ты? Разве мы не хотели разомкнуться навстречу друг другу? Разве я не хотела разомкнуться навстречу тебе? Разомкнуться навстречу друг другу?

Разомкнуться, чтобы признать и сделать видимым наш общий камень. Не твой и не мой. Не твой камень и не твоя боль, не мой камень и не моя боль. Но наша с тобой общая боль.

Разве я не хочу освободиться от него? Освободиться, чтобы он не был тем, что определяет мои чувства и мое понимание мира? Разве я не хочу создать свой отдельный язык, язык богатый, язык разомкнутый? Язык, не отдельный от твоего, но твой язык, включающий, имеющий в виду твой язык. Говорящий с твоим акцентом, но все же мой.

Чтобы это сделать, я должна сказать тебе ты и к тебе обратиться как к равной старшей. И ты тоже можешь посмотреть на меня. Посмотри на меня. Я на собственном языке скажу: я люблю тебя, мама. На твоем языке это было невозможно сказать. Но мой язык другой, он не сложнее и не проще. Он не лучше и не хуже. На нем можно сказать: мама, я люблю тебя. Ты знаешь мой язык, потому что он – производный от твоего собственного. И ты меня услышишь и поймешь.