Рафферти

Странно, но, думая о нем, она никогда не думала о его деньгах. Вроде, ему всегда их хватало, хотя транжирой его никак нельзя было назвать; она считала, что он получает вполне приличное жалованье.

— Я говорю это не потому, что мне хочется иметь много денег, — поспешно добавил он. — Лично для меня деньги ничего не значат. Просто с ними удобнее. От этой должности я бы не отказался и при старом жалованье. Господи, да я сам бы заплатил, чтобы ее получить.

Она поняла, что он имеет в виду. Она уже достаточно давно его слушала, достаточно хорошо знала, чтобы понять. Союз — это его жизнь, его работа. Его терзало непреодолимое желание стать самым большим боссом в профсоюзном движении. И вовсе не благо рабочих его заботило. Рабочий давно перестал интересовать Рафферти; он превратился для него в символ. Его интересовал сам союз или, скорее, собственное положение в союзе, и это было для него делом первостепенной важности.

Он признался, что деньги иметь удобно. Но богатство ему было не нужно, ему хотелось стать самой большой спицей в профсоюзной колеснице. Он был похож на школьника, который, стараясь получать только отличные отметки, делает это не из желания стать умнее или овладеть знаниями, а только для того, чтобы выделяться из толпы одноклассников.

Она подсознательно поняла это, и тот факт, что, хотя постель ее еще не остыла от их объятий, он принялся рассуждать о своей работе, доказывал, что работа для него важнее всего на свете.

— Это самая счастливая ночь в моей жизни, — наконец сообразил сказать он. — Самая счастливая.

Много лет спустя, когда она вспоминала эти слова, она часто задумывалась, имел ли он в виду их любовь или его избрание председателем комитета. В конце концов она решила, что оба эти события настолько слились в его мыслях, что он не отделял их одно от другого.

Они допивали вторую чашку кофе, когда он, не поднимая на нее глаз, сказал:

— Нужно подумать, не снять ли тебе квартиру побольше. Здесь очень уж тесно. Мне теперь придется чаще бывать в Нью-Йорке…

Он заметил ее удивленный взгляд и остановился.

— Разве мы будем жить вместе? — спросила она.

— Ты меня любишь?

— Люблю, — кивнула она. — Думаю, что люблю. Но мне кажется, Джек, ты несколько забываешь о доме.

Он не покраснел и не запнулся.

— Нет, — ответил он, — не забываю. Я об этом всегда помню. Ты только пойми меня правильно. Развестись я не могу. Во всяком случае, сейчас. Во-первых, это не очень красиво будет выглядеть и помешает моей работе. Во-вторых, есть дети. Я их люблю, ты знаешь. Поэтому я не сделаю ничего такого, что могло бы их обидеть или огорчить. Нет, все должно остаться, как есть. По крайней мере, некоторое время. В таких делах не следует поступать опрометчиво. Но об этом тебе не стоит задумываться. Ты же знаешь, как я отношусь к Марте, как редко бываю дома.

— Знаю, — ответила она, стараясь изгнать горечь из своих слов. — Как к сигарете.

Он кинул на нее раздраженный взгляд, но тут же рассмеялся.

— А я и не затягиваюсь, — сказал он. — Ладно, детка, хватит об этом. Не будем портить себе настроение. Мне слишком хорошо, чтобы…

Он вскочил, и в ту минуту, когда он обнял ее и стал целовать, она, забыв свою досаду и злость, уступила его неподдельному восторгу. Все произошло слишком быстро, решила она, и рано или поздно само собою выяснится. Ему нужно время; им обоим нужно время.

Он ушел от нее часов около двенадцати дня и перед уходом снова долго уговаривал снять квартиру побольше, но тут уж она была непреклонна. Она будет жить, где живет. Она не в состоянии платить столько денег, сказала она, а когда он, приводя в качестве основного довода намерение принимать в ее квартире своих деловых знакомых, принялся уверять, что был бы рад помочь и что это было бы только справедливо, ни за что не пожелала с ним согласиться.

— Все должно остаться, как есть, — упрямилась она. — Ты же сам это предложил.

Так все и оставалось более года. Каждые две-три недели он прилетал в Нью-Йорк и снимал номер в отеле. Но никогда там не ночевал. Как только работа заканчивалась, как только наступал конец его бесчисленным совещаниям и встречам, он приходил к ней.

Может, так продолжалось бы и дальше, но театры вдруг стали прогорать, и Джил оказалась без работы. К этому времени ей было ясно, что певицы из нее не выйдет. Для этого у нее не хватало голоса. К тому же она разленилась, бездельничала, перестала репетировать, поэтому когда она потеряла работу и не сумела устроиться в другое место, ей пришлось истратить последние свои сбережения, и она было совсем отчаялась в поисках занятий. К этому времени она уже более двух лет была любовницей Рафферти.

Будь это не Рафферти, а другой человек, он бы давным-давно знал об этом, потому что интересовался бы тем, как она живет. А Рафферти никогда не задавал ей вопросов и был уверен, что она продолжает работать. Только когда она сказала ему, что ей придется съехать с квартиры, он узнал о том, что произошло.

— Вот и хорошо, — заявил он. — Теперь мы сделаем то, что я предлагал с самого начала. Ты переедешь. Найди себе квартиру побольше.