Рафаэль и его соседки

Я не знал, что думать и что сказать. Я был убежден в том, что обезьяна не могла так рисовать, но никто другой не мог так рисовать кроме Рафаэля, а Рафаэль не принял бы всерьез упреков, если бы сюжет не понравился некоторым людям, и уж тем более не стал бы из-за этого сочинять небылицы о возникновении этих настенных картин. Нашему Джулио такие проделки были не чужды, но он не мог создать такой линии, такого цвета. Раньше для меня все было объяснимо, а теперь я стоял перед замурованными воротами и нигде не мог найти выхода. Время покажет, подумал я и не заботился более о таких тайнах, поскольку Рафаэль направлял всю мою фантазию на то, чтобы ежедневно устраивать новый праздник для своей возлюбленной. Это беспокойство, казалось, причиняло вред его здоровью; но он утешал меня предсказанием, которое я сам ему привел, — надеялся на детей и седые волосы и говорил, что причина его усталости — нудная писанина и обременительные счета, которые он должен был сам просматривать по вечерам из-за переносящегося строительства церкви Петра, хотя обычно этим занимались подмастерья. Счета, торговлю и прочие дела, которые для меня были игрою, он не перекладывал на меня в этот раз из-за ответственности перед церковью, хотя ему это было очень тяжело, а свои собственные деньги он с легким сердцем доверял мне. Таланты-то у всех разные! Самый трудный рисунок не стоил ему стольких усилий, как складывание длинной колонки цифр, и этим мы, люди незнаменитые, можем утешиться, ведь у нас есть свои достоинства и дарования. Рафаэль сидел, слепой и потерянный, за своими бумагами или искал среди старых обломков мрамора, вырытых для строительства, достойные внимания скульптуры, а Гита за его спиной тем временем флиртовала с Джулио, его любимым учеником, или слушала дьявольские выдумки Пьетро Аретино, на совести которого, собственно, было развращение Джулио, — именно он подбивал его увековечивать кистью каждую дерзкую шутку, приходящую кому-нибудь в голову. Этот Аретино не стеснялся высмеивать лучшие работы Рафаэля, а Рафаэль улыбался и не говорил ничего, кроме: «Таковы поэты, они открывают рот, чтобы сказать все, что дьявол шепнул им на ухо». Потом он спокойно работал дальше, как будто ничего не слышал, но утверждал, что ему полезнее слышать такие упреки, чем хвалу всего мира. Но он был чересчур дотошным и всегда находил какой-нибудь неверный штрих, например, где ржавчина чуть тронула стальной клинок.

Все друзья Рафаэля постепенно стали друзьями Гиты, она умела каждого расположить к себе в нужный момент своей особой манерой. Она и ко мне сумела подобраться, я сам не знаю, как, одним словом, у меня скоро тоже не стало глаз, я носил свои собственные очки и прислуживал ей со всем усердием, когда был свободен от службы у Рафаэля. В этом вы не можете меня упрекнуть, ведь я ел ее волшебный хлеб. Сам мудрый Фабио из Равенны, которого Рафаэль называл своим ученым отцом и без которого он не предпринимал ни одной работы большого объема, заверил его: у Гиты был только один недостаток, а именно то, что она не была Рафаэлю законной супругой.

Почему Гита, к удивлению Рафаэля, отвергала честь супружества с ним, хотя он неоднократно ей это предлагал, оставалось для меня загадкой, поскольку ее отговорка, которой он и сам не очень-то верил, — не мешать в его перспективах на кардинальскую шапочку — вызывала и мои подозрения. В равной мере удивляло меня и то, зачем она дважды скрыла от Рафаэля, что, казалось, ожидала прибавления, и каким образом исчезали эти надежды, а страстное желание Рафаэля иметь детей так и не было исполнено. Я вызвал ее на откровенный разговор, но она отрицала все и утверждала, что согласно пророчеству Рафаэль должен быть осчастливлен детьми только в более зрелые годы, так как он умрет в окружении своих детей.

К Преображению Рафаэля