Рабыня

Страх пронзил Джозефину, когда она услышала эти слова, а боль точно так же пронзила ее живот. Казалось, это как-то связано: понимание, что эти люди не помогут ей, и жжение внутри. Джозефина ждала, притворяясь спящей. Она услышала, как мужчина и женщина прошли дальше в сарай, а потом отползла через боковую дверь и зашагала по спутанной соломе, затем по грязи и по прохладной траве обратно в Белл-Крик. Куда еще ей было идти? Джозефина, по возможности, держалась в стороне от дороги, пересекая луга, кукурузные грядки, пастбища с сухой перекопанной землей, лежавшей под паром, и акр за акром созревших зеленых табачных кустов, почти готовых к уборке. Когда боль пронзала ее, Джозефина останавливалась и наклонялась вперед, в этой позе становилось легче. Небо закипало черными тучами, сквозь которые сверкали яркие молнии и слышались раскаты грома, и тогда Джозефина ускоряла шаг – быстрее, быстрее, пока не полил холодный дождь, от которого она вымокнет до нитки. Она сошла с дороги и двинулась через луг, заросший песчанкой, – этот путь быстро привел бы ее в Белл-Крик, но мокрая трава цеплялась за лодыжки, колючки и шипы впивались в пятки. Наконец, сквозь мутный туман дождя и поднимающегося серого рассвета показался дом, и она впервые увидела Белл-Крик издали – зрелище, заставившее ее на миг забыть о болях в животе. Она дивилась дому, его размеру, жестким квадратным контурам, полностью завладевшим небольшим холмом, на котором он был построен. Как такая громадная конструкция может быть настолько тесной внутри?

Джозефина снова подошла к парадным воротам, закрытым на задвижку так же, как и несколько часов назад, когда она уходила, но, казалось, минула целая жизнь, ее или чужая. Осознание, что она вот-вот родит, привело Джозефину в ужас. Зубы застучали, босые ноги онемели до лодыжек, раздутые, странные, они как будто отделились от ее тела, пока она делала последние шаги вверх по дорожке. Через входную дверь она попыталась вползти вверх по лестнице, но ноги скользили и не слушались. Миссис все услышала.

– Джозефина, что ты делаешь? – Миссис появилась в дверях своей спальни, полностью одетая, но с распущенными волосами – странный вид, потому что Миссис никогда не носила такой прически и, только ложась спать, позволяла Джозефине распустить ей волосы. – Где ты была?

– Миссис, я… – И Джозефина рухнула на лестничную площадку, тело стало слишком тяжелым, чтобы выдержать его вес, пол поднялся ей навстречу, и она была рада этому.

Позже, после того, как доктор Викерс вышел из комнаты, а Миссис следом за ним, вокруг легла тишина, вместив в себя все то, о чем Джозефина никогда не говорила, и все, о чем она теперь сожалела. Если бы она убежала несколько месяцев назад, когда гробовщик мог помочь ей, где бы она была сейчас? Держала бы она на руках ребенка, своего ребенка? Стала бы свободной женщиной в свободном штате? Джозефина плакала на своей высокой кровати, чувствуя, будто парит на облаке, и ничто не может коснуться ее из-за того, что она потеряла, и тело казалось пустым и полным ужасной мудрости.

Джозефина покачала головой, чтобы отделаться от воспоминаний. Она уже подошла к дому и стояла в нескольких шагах от задней двери. Ветра не было, выстиранное белье висело на веревке между двумя дубами. Под ногами сновали цыплята, их мягкий тихий писк успокаивал, как будто все цыплята решили показать одному из своих братьев, что жизнь хороша – солнце, грязь, прохладная темнота курятника, и печалиться не о чем. Джозефина осознала, что от силы воспоминаний у нее дрожат руки. Ящики, которые она так тщательно закрывала все эти годы, теперь распахнулись, как будто, решив снова бежать, она выпустила что-то грубое и опасное внутри себя.

Резким хлопком в ладоши она попыталась разогнать цыплят.

– Кыш, – сказала она, но горло, казалось, было плотно закупорено и не пропустило ни звука. – Кыш, – повторила она хрипло и громко, и цыплята бросились врассыпную.

Лина

Пятница

– Итак, как у нас дела? – спросил Дэн. Лина и Гаррисон явились в его офис для первой еженедельной встречи по делу о требовании компенсации. – Дрессер придет позже, но давайте начнем. Возможно, мне придется рано уйти. – Он взглянул на часы. – Кто первый?