Пылающий берег

— О, это было бы прекрасно… Анна, милая Анна, она будет суетиться, как старая наседка!

Лотар встал из-за бюро:

— Пожалуйста, садитесь сюда и выбирайте карандаш и бумагу, миссис Кортни. Пока вы этим заняты, мы с мастером Шасой позаботимся о его ужине.

Как ни странно, однако, написав первое приветствие: «Моя самая милая, самая дорогая Анна», — Сантэн никак не могла придумать продолжения, обычные слова казались ей такими невыразительными…

«Я благодарю Господа за то, что ты выжила в ту ужасную ночь, и с тех пор я каждый день думаю о тебе…»

Плотина, удерживавшая слова, прорвалась наконец, и они потекли на бумагу.

— Нам понадобится вьючная лошадь, чтобы доставить это послание.

Лотар стоял за плечом Сантэн, и она вздрогнула, сообразив, что уже заполнила дюжину листков мелким почерком.

— Мне еще так много нужно ей сказать… ладно, остальное подождет.

Сантэн сложила листы и запечатала их восковой печатью из серебряной коробочки, стоявшей на бюро, пока Лотар держал для нее свечу.

— Это так странно, — прошептала Сантэн. — Я почти забыла, как держать карандаш. Это было так давно…

— Вы мне так и не рассказали, что с вами случилось, как вы спаслись с тонущего корабля, как сумели выжить такое долгое время, как прошли так много сотен миль от побережья, где вас должно было выбросить на сушу…

— Мне не хочется говорить об этом, — быстро перебила его Сантэн.

Перед ее мысленным взором на мгновение возникли маленькие сморщенные лица в форме сердечек, и она постаралась подавить чувство вины за то, что бросила их так безжалостно.

— Я даже думать об этом не хочу. Будьте так добры, сэр, никогда не возвращайтесь больше к этой теме. — Тон Сантэн стал крайне суровым.

— Разумеется, миссис Кортни. — Лотар взял два запечатанных письма. — Если позволите, я прямо сейчас отдам это Варку Яну. Он может выехать завтра перед рассветом.

Его лицо стало напряженным и немного обиженным после столь категорического отказа.

Сантэн смотрела, как он идет к костру, где сидели слуги, а затем услышала тихие голоса, когда Лотар отдавал приказ Варку Яну.

Когда он вернулся в хижину, Сантэн сделала вид, что увлечена книгой, надеясь, что он отвлечет ее, но Лотар сел за бюро и открыл тетрадь. Это был ежевечерний ритуал — его записи в большую тетрадь в кожаном переплете. Сантэн слышала, как его карандаш шуршит по бумаге, и обижалась на то, что внимание Лотара сосредоточено на чем-то, кроме нее самой.

«У нас осталось так мало времени, — думала она, — а он тратит его понапрасну».

Она громко захлопнула книгу, но Лотар не поднял головы.

— Что вы пишете? — спросила она.

— Вы знаете, что я пишу, мы уже обсуждали это прежде, миссис Кортни.

— Вы записываете все в этот журнал?

— Почти все.

Отложив карандаш, он внимательно посмотрел на Сантэн, и ее взволновал этот прямой взгляд безмятежных желтых глаз, но она не могла заставить себя извиниться.

— Вы любопытствуете о вещах, которые вас не касаются, — сказала она.

— Да, — согласился Лотар.

Чтобы скрыть неловкость, Сантэн снова задала вопрос:

— А что вы написали обо мне в этом вашем замечательном журнале?

— А теперь, мадам, это вы излишне любопытны, — ответил Лотар, закрывая свой дневник, убирая его в ящик бюро и вставая. — С вашего позволения, я должен обойти лагерь с проверкой.

Сантэн поняла, что ей не удастся обращаться с Лотаром так, как она обращалась со своим отцом или даже с Майклом Кортни. Лотар был гордым человеком, он не мог позволить ей задевать его чувство собственного достоинства — всю свою жизнь он сражался за то, чтобы быть самому себе хозяином. Он не мог позволить Сантэн воспользоваться его сильным чувством рыцарства по отношению к ней и к Шасе. Она поняла, что ей не по силам его задеть.

На следующее утро ее испугала его официальная отчужденность, но день шел, и она начинала злиться. «Из-за такой мелочи он дуется, как капризный ребенок, — думала она. — Ладно, посмотрим, кто умеет дуться сильнее и дольше».

На второй день ее гнев уступил место чувству одиночества и несчастья. Она заметила, что тоскует по его улыбке, по удовольствию их долгих сложных обсуждений, по звуку его смеха и его голоса, когда он пел для нее.

Она наблюдала за Шасой, который топал по лагерю, держась за руку Лотара и болтая с ним на своем щебечущем языке, не понятном более никому, и вдруг изумилась, что ревнует Лотара к собственному ребенку.

— Я покормлю Шасу, — холодно сообщила она Лотару. — Пора мне вернуться к моим обязанностям. Вам больше незачем стеснять себя, сэр.

— Разумеется, миссис Кортни.

И ей захотелось расплакаться и крикнуть: «Пожалуйста, мне действительно жаль!» Но их гордость встала между ними горной грядой.