И поэтому Флакон понял – в припадке ноющей боли, – что обмен, возможно, вышел не такой справедливый. Он получил не привилегию, а скорее бремя, проклятие. Видя мелькающие в толпе лица, этот водоворот масок – все чем-то странно похожи на него, – он ощущал, что его не просто выпихнули, а отстранили. И он ошеломленно, даже возмущенно наблюдал их с виду бессмысленные, бесцельные усилия, понимая, что завидует их поверхностной жизни без особых событий – где единственной целью было насыщение. Владеть, набивать живот, копить кучи монет.
Солдат знает, где реальность, а где эфемерность. Солдат понимает, как тонка и хрупка ткань жизни.
Можно ли завидовать, глядя на защищенную, беспечную жизнь тех, чья ограниченная вера видит силу в слабости и обретает надежду в ложной надежности рутины?
Боги, мы же просто гуляем. Не нужно ни о чем этом думать.
Эброн потянул его за рукав, и они свернули в узкий переулок между высокими стенами. Через двадцать шагов чисто подметенный коридор расширился в уединенную квадратную площадку – открытую таверну, расположенную в тени четырех вековых фиговых деревьев – по одному в каждом углу.
Смрад уже сидел за столиком, счищая кинжалом куски мяса и овощей с медных шампуров и поднося к блестящим от жира губам; рядом стоял высокий стакан прохладного вина.
Пусть некроманты ищут удовольствие во всем.
Он поднял глаза на вновь прибывших.
– Опаздываете.
– А ты, гляжу, исстрадался? – отрезал Эброн, отодвигая стул.
– Ну что ж, приходится справляться. Вот эту штучку рекомендую – как тапу в Семи Городах, только не такое острое.
– А что за мясо? – спросил, присаживаясь, Флакон.
– Какие-то ортены. Сказали, деликатес. Вкусно.
– Что ж, мы тоже можем поесть и выпить, – сказал Эброн, – пока будем обсуждать несчастное исчезновение магии и начало нашей вскорости бесполезной жизни.
Смрад откинулся на спинку стула, прищурившись на мага.
– Если испортишь мне аппетит, будешь платить за все.
– Дело в прочтении, – сказал Флакон, притянув их внимание и заставив забыть о глупом споре. – То, что открыло прочтение, восходит к тому дню, когда мы проломили городские стены и ворвались во дворец – помните пожары? А проклятое землетрясение?
– Это все драконы, – сказал Смрад.
– Это все взрывчатка, – возразил Эброн.
– Ни то ни другое. Это был Икарий, Похититель Жизни. Он был здесь и ждал очереди скрестить клинки с императором, но так и не дождался – из-за тоблакая, кстати, старого друга Леомана Кистеня по Рараку. Так или иначе кое-что здесь, в Летерасе, Икарий сделал… – Флакон помолчал, глядя на Эброна. – Что получается, когда ты пытаешься пробудить свой Путь?
– Смятение, силы плюются друг в друга, не за что ухватиться, ничем нельзя воспользоваться.
– А после прочтения стало хуже, так?
– Так, – подтвердил Смрад. – Эброн может рассказать, какое безумие мы разбудили в ночь прочтения – я готов был поклясться, что сам Худ появился в комнате. А на деле Жнеца и рядом не было. Видно, был занят где-то в другом месте. А теперь все… нервное, извилистое. Что ни возьми, все трясется и вырывается.
Флакон кивнул.
– Так вот почему Скрип так возражал. Его прочтение зацепило то, что Икарий делал тут несколько месяцев назад.
– Делал? – переспросил Эброн. – Делал что?
– Я не уверен…
– Врешь.
– Нет, Эброн, я
– Нет, да. Давай, я хочу дополнить список причин покончить с собой.
Появился прислужник, человек старше, чем носки яггута; и какое-то время все пытались докричаться до глухого старикашки – и безуспешно, пока Эброну в голову не пришла светлая мысль: он показал на тарелку и кубок Смрада и поднял два пальца.
Когда прислужник умчался с прытью улитки, Флакон сказал:
– Все не может быть так ужасно, Эброн. Думаю, мы имеем дело с тем, что новый узор накладывается на старый, привычный.
– Узор? Какой узор?
– Пути. Вот какой узор.
Смрад положил последний пустой шампур на тарелку и подался вперед.
– Хочешь сказать, что Икарий создал