Путевой дневник

Исследования еврейского ориентализма изучают множество слоев восприятия евреями Востока: «На евреев оказала сильное влияние двойная концептуализация Востока и домашнего востока самой Европы. К концу XIX века понятие Восточной Европы как halbasien [полу-Азии] […] получило особый резонанс в контексте всегда существовавшего “еврейского вопроса”». В антисемитском дискурсе «еврей был иностранцем именно из-за его восточных корней и восточной природы». Для евреев, которые уже стали носителями другой культуры, евреи из Восточной Европы «представляли собой “азиатский” элемент в иудаизме, который для них, к счастью, остался позади». Однако для более молодого поколения сионистов Ostjude представлял собой противоположный мифический образ более аутентичного еврея¹⁸³, «на фоне которого западный еврей изображался мелким, неоригинальным и теряющим свою культуру»¹⁸⁴. В таком сионистском представлении западный еврей воспринимался как пожилой, слабый, болезненный. Еврейские пионеры в Палестине, напротив, были здоровы и самобытны»¹⁸⁵. Большинством сионистов Восток воспринимался как отсталый край, куда нужно было импортировать западную цивилизацию¹⁸⁶.

Как Эйнштейновский образ Востока соотносится с этими ориенталистскими идеологиями?

Когда Эйнштейн был молодым лектором в Берне, его сестра Майя приехала к нему в гости. Она спросила университетского надзирателя, в какой аудитории ее брат читает лекции, и в ответ служитель изумился: «“Как, этот… Ruski ваш брат?” И он был близок к тому, чтобы произнести гораздо менее приятный эпитет насчет русского»¹⁸⁷. Таким образом, Эйнштейн сам был однажды принят за Ostjude и воспринят как приехавший с европейского «Востока».

За несколько лет до непосредственного контакта со Средней и Восточной Азией он видел себя и всех евреев как выходцев с Востока. В августе 1917 года он оправдывает свой отказ от услуг экспресс-почты, говоря, что евреи – «сыновья и дочери Азии» и подразумевая таким образом, что азиаты ничего не делают в спешке. Днем позже он защищает лень как добродетель и рекомендует своему другу Цангеру реагировать с большей апатией на превратности судьбы и больше походить на «нас, ленивых выходцев с Востока»¹⁸⁸. Даже если есть вероятность, что эти замечания были произнесены иронически, они все-таки указывают на самовосприятие Эйнштейна в то время. В Берлине в беспокойный период после окончания Первой мировой войны Эйнштейн говорит о невероятной нестабильности повседневной жизни. Он утверждает, что, реагируя на это, люди (включая его самого) «охвачены каким-то восточным фатализмом, в котором чувствуешь себя хорошо»¹⁸⁹. Очень похоже, что Эйнштейн поддерживает эту позицию покорности судьбе. Таким образом, в отличие от негативного антисемитского представления о евреях как о выходцах с Востока в приведенных выше цитатах, для Эйнштейна быть выходцем с Востока – положительное качество.

Первое упоминание о «Востоке» и «восточном» в его дорожном дневнике появляется на третий день путешествия, когда он плывет через Мессинский пролив: «Пустынный, суровый горный пейзаж по обе стороны. Городки тоже суровые, преобладают горизонтальные линии. Низкие, плоские белые дома. В целом впечатление: Восток. Температура неумолимо поднимается». «Восточный» в дневнике употребляется еще только четыре раза. В Сингапуре банкет в его честь устроен в «просторном, в восточном стиле, зале для приема гостей». «Огромная влажность» в Сингапуре напоминает ему «теплицу. Что-то в этом есть восточно-одуряющее». В Старом городе Иерусалима он так описывает сцену городской суеты: «Затем по диагонали прошли через (очень грязный) город, переполненный самой немыслимой смесью святых мужей и народов, шумный и по-восточному экзотический». И в Порт-Саиде он говорит о губернаторе как о «широколицем жителе Востока»¹⁹⁰. Таким образом, он явно связывает суровые пейзажи, низкие дома, жаркую температуру, высокую влажность и пеструю смесь рас с Востоком. В отличие от его совершенно позитивного отношения к Востоку до его поездки, процитированные слова слегка положительны, просто нейтральны или, в случае с Иерусалимом, довольно негативны. Интересно, что он не делает никаких комментариев о том, что чувствует себя выходцем с Востока во время поездки.

Присоединяется ли Эйнштейн к ориенталистским убеждениям о господстве Европы? Как мы увидели, он явно защищает «просвещенный» колониализм. Он совершенно точно не выступает за какое бы то ни было суровое обращение с жителями колонии, однако верит в колонизаторскую миссию Запада. Мы можем полагать, что его позиция может быть в большой степени объяснена его в целом положительным представлением о роли Запада в модернизации образования местного населения.