Путь Сизифа

– Кто решает, народ, – сопротивляться или умереть? Он озирается, ничего не понимая, пока не схлопочет по голове. Еще Пушкин негодовал: «Паситесь, мирные народы…», и Лермонтов: «И вы, мундиры голубые, И ты, послушный им народ». Гоголь видел в народе нечто фантастическое. Чехов в повести «Мужики» сочувствовал народу, брошенному в нищету и выживание, кому не до культуры. Бунин в "Великом дурмане" писал: что это за вековая вера в народ, идеализация того, что эгоистично, страшно и трагично? Горький же глубоко презирал хитрожопый народ «себе на уме», искал достоинства в бомже Челкаше, и увидел поднявшееся достоинство в революционерах-большевиках, впрочем, в своих «Несвоевременных мыслях» разочаровавшись и в них. А индивидуалист Набоков в своем презрении к "человеческой массе"? А современник Владимир Сорокин? Продолжил метафору гоголевского странного народа – горбоносого мужика, который выписывал "восьмерку" у носа подростка длинным пальцем со стремительно заточенным ногтем, вызывая ужас: "Будешь орать – на ноль помножу".

– И что, все великие презирали? – огорчился Матвей.

– Не так однозначно. Тот же Гоголь видел в народе чертей, хотя в то же время любил домашнюю его патриархальность, Лев Толстой разглядел идентичность народа во время нашествия Наполеона. А в «Тихом Доне» Шолохова обручи в бочке идентичности распались, и она развалилась. У Андрея Платонова снова обручи наколотили на бочку большевики, и народ массово стал вымирать, с тоской глядя на угасающее сияние коммунизма.

– И ты так же думаешь? – возмущенно спросил меня Матвей.

– Кто виноват, – тоже спросил я, – что в Германии вырос фашизм? Отчего фашистский народ поклонялся Гитлеру? Помните: "Радость – в силе!" Поклонение здоровью, каждому – по фольсквагену «жук», современные дороги. Диктатор отделил истинных арийцев от чужеродных евреев и других недочеловеков, возбудил массовое тщеславие и превосходство, сулил для своих огромные чужие пространства, фазенды каждому немцу и достаточное число рабов.

– Ну, и что?

– Это и определило современное понимание народа.

Юдин оживился.

– Никогда в истории не было столько доносчиков. Народ был поделен поровну: на вертухаев и жертв.

Марк коротко глянул на него.

– Некоторые и сейчас носят в себе то и то.

Я сформулировал сомнительную мысль:

– Сейчас в литературе народ предстает в виде страдания отдельной личности – в тревоге перед будущим.

– А как же быть? Сваливать? – испугался Марк.

Маг прервал наши споры:

– Кто-то сказал: литература обманула нас, исказила реальность, привела к бедам. Интеллигенция искаженно видела народ-богоносец, как что-то мистическое, а на самом деле он состоял не из Каратаевых, и жестоко отомстил, и ей, и себе. Выродился в озверелую толпу, не помнящую родства. Эмигранты писали: «Почему в России провалилась буржуазная революция? Потому что темную невежественную массу Керенский принял за зрелых и развитых людей, охлократию за демократию». Страшно думать, что собственный дед разрушал, и вот ищут врага на стороне.

– Литература была разной, – обиделся я.

– Литература и искусство на самом деле не воспитывают. Они просто пополняют духовные ценности человечества. А мы воспитываемся на них. Войны же идут по другой логике, чем влияние искусства. Чуть задел в воздухе крыло боевого самолета "партнера", и возникает лавина, ее не отвратить искусством. Может быть, войны – по вине тупых служак, которые ничего не читают.

– Но все сейчас не так, произошел сдвиг, – продолжал он. – Раньше было иное представление о патриотизме: человеку внушали, что он отвечал за все, за народ, трудился на благо, правда, той тоталитарной эпохи. А теперь люди ощутили, как падают цепи скреп. И уже лихорадочно ищут: кто, кроме близких, может объединить, увести в общность любви? Ваша интеллигенция – это передовая прослойка народа, она должна вести народ. Нельзя ей отказываться от контакта с народом. Нужна общность и родство с ним.

Матвей спросил:

– Почему вы все клоните в литературу? Хотите сделать из нас поэтов?

– Это про вашу душу! – рассердился Маг. И смягчился.

– В нашем разговоре много скрытых цитат. Их уже не надо закавычивать – это бесчисленная опадающая листва слов – перед похолоданием вашей планеты.

В общем, мы его зауважали, и стали побаиваться. И с этого урока стали называть нашего Магистра Учителем.

***

Вечером мы не спали.

– Что скажете? – спросил я. Марк скривился.

– Да как-то… Что-то со мной происходит. Как будто на шахматной доске ума перемешались все фигуры. Не могу разворошить прежние смыслы.

– А я ничего. Все это знал, правда, рациональным умом. А тут, вроде, оживило. Короче, появилось вдохновение.

К этому времени во мне открылся какой-то клапан: беспрерывно мелькали прозрения.

Матвей был раздражен, тяжело ворочал в кровати свое большое тело.

– Разбудил, гад, наши души! Я вошел, как это… в экзистенциальное одиночество, а в радость так и не вырвался. Только жажда гложет. Раньше все было ясно, а теперь не знаю. Где моя прежняя безмятежность?

Марк серьезно сказал:

– Ничего, скоро у тебя все восстановится. Как только включишь телевизор – как рукой снимет.