Мышление – субъективно. Вся истина – из голов. И все законы, установления – конвенциональны. Но как родится объективная истина? В логической структуре бытия? Только точная фиксация реального состояния всех сознаний – и есть знание. В определенное данное время в данном месте вселенной. И нужно иметь идею мира, практически научную, выводимую из мечты народов о близости и доверии, то есть свободы энергий вселенной.
Я стал умудренным и чувствующим время, бесстрастно скептически отливающим оценки, глядя со стороны. И при этом с подлинной болью.
Хотел писать о пережитом, но страшился взять в руки обжигающее перо, выворачивать настежь горькую память. Страшился воспоминаний. Да и жена возненавидит за то, что собираюсь выворачивать наизнанку нашу с ней жизнь.
_
Все изменилось с тех пор, когда жена заболела какой-то психической болезнью.
У нас не было детей. Для женщины это всегда боль, пускай вокруг муж и подруги, у которых все же есть дети. Прошло много лет, но мы с женой не могли говорить об этом. Она думала о будущей старости, когда некому будет подать воды.
Когда она видит счастливые семьи вокруг, детей в школе, их свадьбы, то не может не думать о своем одиночестве. Вспыхивала радостью от прикосновения к чужому ребенку, следила за его физическим ростом, появлением первого пушка на губе, следила за карьерным и духовным ростом, пусть издалека.
Но, странно, не могла видеть по телевизору хор детей в школьной форме, или катание на льду девочек и мальчиков. Может быть, потому, что мечтала, как будет учить этому своего не родившегося ребенка.
Когда я у телевизора радостно кричал ей: «Посмотри, какие прекрасные девочки танцуют на льду! она порывисто исчезала в другой комнате, и там плакала. Я понимал, насколько виноват перед ней, и смотреть дальше было уже невыносимо.
Сейчас я стою на перепутье, как Сергей Довлатов, который, будучи здоров и счастливо женатый два раза, не сидевший, ощущал себя на грани физической катастрофы, с чувством жизненной непригодности. Я, не умевший ободрить близкого человека – на краю трагедии, какая может быть у человека, или на краю взаимоуничтожения народов, похолодания планеты.
Теперь мой опыт обособился, могу его сторонне анализировать. Чехов писал, когда в его памяти просеивалось типичное. Типизировать – значит, мыслить глыбами реальности, глыбами вселенной.
В отличие от других, мой тип характера – чувствовать трагедию жизни. Есть ли этому существу место в нашем оптимистическом существовании?
Мне бы хотелось выяснить, откуда взялся такой тип.
Мы с моими партнерами спорили, доходя до полного саморазоблачения.
– Как ты можешь агрессивно выступать за войну? – искренне удивлялся я Матвею. – Во время, когда от одной соломинки загорится весь мир! Самое доступное и пошлое – экстремизм. Экстремисты – это лодыри истории.
Матвей медленно краснел.
– Это что же, сдать все позиции? Вы, либералы, уже сдавали Россию во времена Горбачева и Ельцина.
– А где ты был? Лежал на диване?
– Я не умею.
– Ты свое неумение отдаешь другим, которые еще как воспользуются твоим неумением!
Марк усмехался.
– А, ведь, только что принимал позицию Мага.
– У каждого есть свое мнение, – терялся Матвей.
Несмотря на то, что мы взбирались на гору Сизифа высоко, он мог непринужденно сорваться вниз, словно от него вмиг отлипало все.
– Ты очень быстро превращаешься в постмодерниста.
– Какого еще мудиста?
Все заржали.
– В того, для кого истина относительна, и правды не существует.
– Это противоречие в его натуре понятно, – сказал Марк. – Когда он в массе – то уверен в своих убеждениях, а когда остается в одиночестве, побиваемый железной логикой – сразу и постмодернист. Лживая натура!
– Но, но! – взорвался Матвей. Его агрессия снова вернулась, словно не попадал под обаяние Учителя.
Марк обернулся к Юдину.
– Вот кто по-настоящему исповедует мудизм! Ему все равно, кому служить.
Юдин дернулся, как будто его в чем-то уличили.
– Я журналист. Отражаю жизнь, как она есть.
Он одинаково относился ко всем убеждениям, то есть, объективно. Эта позиция давала возможность скептически видеть суету людей.
____
Маг озадачил нас:
– В вашей истории решается один и тот же вопрос Гамлета:
Матвей набычился:
– Русские не сдаются! Умрем, забудемся, но и их пронзим шпагой.
Марк вмешался: