Путь домой

Старого друга смертью не напугаешь, он давно уже умер. А вот песня его подбодрит.

Вдали блеснул Лох Лейн. Море, не иначе. Море пресное, море пьяное, я знал тебя, когда только небо отражалось в зеркале вод. Я считал камни будущей крепости, пил вино у твоих берегов, швырял куриные кости из окон замка. Ты не изменился, Лох Лейн. Всё также смотрится в тебя родное небо, в глубину глядит замок Росс и ждёт возвращения хозяина.

– Где ты, где ты, старый друг,

Уж не слышен сердца стук,

Только ветер мне в ответ:

«Где я был, меня уж нет».

Золотой снова вернулся. Лошадь окупилась. Правда, за такую трусиху я бы и медяка пожалел. Но «Сон под горой» отдал мне лошадь, дочь и монету. Оттого настроение у поднялось и выплеснулось из груди песней.

– Где ты, где ты, старый друг?

Оторвись от женских рук.

Ждёт тебя огонь войны,

Выйди-выйди из воды.

Лох Лейн дышал медленно. Волны ласкали песок, конь пил, я подкидывал монету и придумывал новые куплеты.

– Где ты, где ты, старый друг,

Ждёт тебя на дубе сук.

Я тебе петлю вяжу,

Службу в дружбу услужу…

– Думаешь, повешусь и наконец помру? – всплеск нарушил рулады, я открыл один глаз, задрал подбородок и допел.

– На свободу отпущу,

Старый друг, старый друг,

И немного погрущу,

Старый друг, старый друг.

– Ты фальшивишь и врёшь, – хозяин замка показался из озера. Сперва лысеющая макушка, кустистые брови, ястребиный нос. Затем могучие плечи и впалый живот.

– Оделся бы, старый друг! – хохотнул я.

– Мы никогда не были друзьями. Ты даже спасти меня не попытался.

Там, где он обитал уже три века, одежду не носили. Он скорее всего и не вспомнит, как мягок бархат, прохладен шёлк, как ладно сидят кожаные штаны, как тесно в латах. С голого тела стекала вода. Лох Лейн собирал капли, звал вернуться в простор озёрной глади. Старый друг встряхнулся как пёс, сел рядом голым задом.

– Ты смердишь, а вот тут, – я ткнул его в щеку, палец угодил в рыхлую дыру, – тебя изрядно погрызли рыбы, милорд О’Донахью.

– Что ты забыл в наших краях? – заныл милорд, перекатил головой от плеча к плечу, покатилась в голове вода с веселым бульканьем.

– Не бойся, я не к твоей Мерроу. Она меня недолюбливает, всё злится за ночь вашей свадьбы. Мне нужна кровь утопленника. К кому обратиться, как не к старому другу?

– Что дашь взамен? – пропела вода в голове утопленника

– Как всегда, – развел я руками, – Одну человеческую душу.

– Скажи, прошу, это окончательно? – и глаза его водянистые. Где синее пламя, пылавшее в них?

– В Лох Лейн больше не вернёшься, – пообещал я.

– Мерроу выцарапает тебе глаза, – теперь уже он хохотнул, с уголков рта потекли ручейки.

– Так ли?

– Белёсый точно. Режь.

Кровь утопленника вязкая, чёрная, вытекает медленно как смола. Пока набиралась, успели мы выпить Килларнийского эля, новоиспеченная Нисса стащила из погреба маленький бочонок, я разлил по бутылкам.

– Ни солнца, ни любви в этом эле, – вздохнул О’Донахью, – Помнишь пиры в Россе? Пенился эль, кипела кровь, грудь горела страстью и огнём. Ни тебе норманнов, ни саксов. Наши земли, наши жизни, наша вера.

– Уж не за верой ты сиганул в озеро?

– За любовью, будь она проклята, – эль выливался из дырявых щёк, – Ты подбери ей чернявого. Она жалуется, что рыжина слишком быстро смывается водой. Я сед как лунь. А она всё также молода.

О’Донахью, старый дурак, повёлся на слабые чары русалки. Сколько песен она ему спела? Сколько раз мелькнула за переплетением волос и водорослей белая грудь? Видно много, раз хвоста не разглядел. Или дело было в сумерках? Всем известно, в сумерках всякая любовь с первого взгляда. Не в болотника влюбился светлый лорд, и ладно. Я ворвался в башню слишком поздно и слишком пьяным, ноги заплетались, пальцы не находили русалочьей иглы. Мы опустошили подвалы замка, даже пол главного зала вдоволь напился вина. Милорд перелетел через зубцы и канул в озере.

– За поцелуй у глади вод,

Русалка душу заберёт,

Русалка в плен тебя возьмёт,

У глади вод, у глади вод.

– Замолчи, Тинне, дай помереть спокойно.

После исчезновения милорда О’Донахью замок взяли через три месяца. Я тогда бродил по округе, видел языки огня, слышал крики падающих из окон слуг, считал удары мечей.

– Кто там, кто там у дверей

Принимай гостей скорей,

Нам отдай и хлеб, и кров,

И для копий дай голов,

И напиться дай мечам,

Всё своё отдай гостям.

– Скажи Мерроу, я устал… – пробулькал старый друг.

Мерроу приглянулся новый возлюбленный. Она тоже устала от своего лорда. В последний век он только и делал, что ныл и перебирал женские имена, пытаясь вспомнить, как звали жену, убитую прилюдно и сброшенную в озеро. Мерроу твердила, что он путает, а сама среди водорослей перепрятывала венец миледи понадёжнее.