Путь домой

Водопад вызванивал по камням древние песни. Здравствуй, Торк, дружище! Сегодня не искупаюсь в твоих водах, уж прости. До сумерек надо в «Сон над холмом», там пирог и мясная похлёбка. Подскажите сладкоструйные воды, ваша ли хранительница посылает в эти земли благоденствие? Она любит покрупнее добычу, чтоб в теле, чтоб кожа розовая, глаза блестящие. Нам известны её предпочтения, милый Торк?

Вот она, на камне. Не изменилась.

Водопад ниспадал в быстрый ручей, обнимал стройную фигуру, играл с концами золотых прядей. Давняя знакомая моя напевала что-то тихое, гаснущее в перекатах воды, изредка проводила рукой по течению, гладила скользящий по телу Торк.

– Ты воняешь людьми, – головы не подняла, но заметила, – Дышишь тяжелее племенного быка. И набит железом. Как святая земля держит тебя?

«Когда Бог создавал время, он создал его достаточно» – гласила местная пословица. Только людям бог отдал краткий век, всё остальное отошло холодным, прекрасным и кровожадным детям волшебного народа. Леаннон или как называли раньше Ланнон-Ши не покинула места кормления. Столетия сменялись, Торк приносил ей заплутавших в лесу монахов, крестьян, путешественников или чрезмерно романтичных юношей.

– Зато ты диво как хороша, Леаннон, душа моя! – я придал голосу мелодичности. Она любила, когда не говорили, но пели хвалу её красоте, – Всё также тонки руки, гибок стан и струи воды, что перебираешь нежными пальцами, подобны струнам арфы…

– Где моя дочь? – перебила она, откинула золотые волосы, обнажила острые клыки.– Знаю, что угодить умеешь и навредить мастак.

– Дочь? Тётушка Жаба? – удивился я, – От кого ты её родила, от красного колпака или келпи? Морда как раз лошадиная.

–А ты чей сын? – нахмурилась, плеснула рукой в мою сторону, – Чьё имя носишь, отверженный? По какому праву топчешь покой этих камней, мутишь чистоту вод?

– Торк радуется мне, слышишь звон?

– Ты пришёл меня убить?

– Пришёл сделать тебе дочь покрасивее.

«Сон на холме» ел, двигались разом с десяток ртов. Стучали ложки, громыхали деревянные кружки, шкварчало масло, булькала похлёбка. Чавканье должно было отогнать сгущающиеся сумерки. По крайней мере, создавалось подобное ощущение. Слышите, злые духи, как здесь едят! Таковые и вас сожрут за милую душу!

В моей тарелке плавали только жир и лук, никакого мяса, кислая капуста хрустела, но ужаса не наводила. Влажный хлеб и цветом, и запахом напоминал мокрый свитер. Или я не умел столь потрясающе жевать, чтобы не чувствовать плесневелой вони.

– Пирог уже в печи! – хозяйка проплыла мимо, ароматы капусты и лука тянулись за ней шлейфом.

– Зубы не сломайте, – я источал любезность.

Мы соперничали друг с другом в широте улыбки. Интересно, как она станет улыбаться, когда в пироге не окажется золотого? Я проверил карман. Вернулся, родной. Мне ведь понадобится лошадь, путь до замка Рок не близкий, ноги поберечь надо.

Жертву я выбрал легко. За Леаннон полагалась богатая жертва. Смешивать золотую кровь с здешней грязью я не мог, нужна плата особенная, прекрасная, как сама хранительница Торка. У хозяйки гостиницы было две дочери. Внушительная Дара, старшая, походившая на мать широтой плеч и бёдер, и младшая Нисса, тонкая, шустрая, смешливая.

– Она на выданье, – гаркнула хозяйка, когда я вселялся. Нисса принимала чемодан, нагнулась низко, под искусным кружевом ворота я сосчитал каждый цветок веснушек на девичьей груди.

– Когда-то в этих краях пропадали молодые мужчины, – прошептал я. Нисса принесла вторую кружку эля, – они уходили искать счастья. Как и все мужчины, они считали, что счастье труднодостижимо, что оно где-то далеко, где большой мир и большие проблемы. Они устремлялись прочь из Килларни, по лесным тропам, мимо водопада Торка. Не доходили, не возвращались. Говорили, что их тела поглощал лес.

Нисса посмотрела круглыми зелёными глазами, рыжие кудри качнулись, пахнуло медом. Мне даже выбирать не пришлось. Её имя говорило само за себя – «единственный выбор», юное тело вторило – разве кто сравнится со мной?

– На самом деле, поглощала их Ланнон-Ши. Околдовывала сладкой песней, гибким станом, водой, лишавшей памяти. Показывала, что за счастьем идти недалеко, наделяла талантом барда, чтобы прославляли её красоту. Ты знаешь, моя Нисса, что утоляет жажду Ланнон-Ши?

Какой ирландец не знает о вечной неге в объятиях красавицы.

– Она пила их кровь, – я выудил из кармана флягу и налил в кружку немного золотой жидкости, – алая кровь, алые губы. Время замедлялось для них. Тела иссушались. И смерть открывала для них вечность.

Золотая кровь Леаннон обожгла нёбо.

– Вы чудной, Тинне, – хихикнула Нисса, взгляда не отвела, стояла и таращилась зеленью здешних лесов. Поистине мы все – дети родных мест!

– Чудные были те мужчины, – улыбнулся я, – Или тогда не было в Килларни красавиц подобных тебе.

«Сон под холмом» храпел трелями и басами, источал благоухание ночных горшков. Нисса выкрикивала «Тинне, Тинне» с жаром, закинув голову, Рыжие кудри щекотали мне живот. Она походила на Леаннон, я не ошибся.