Путь Долгоруковых

Над зелеными водами Иртыша вольно носился ветер, от которого судно скрипело всеми своими ветхими досками. Иногда он задувал против течения, и тогда работники, не умевшие толком обращаться с парусом, спускали его и садились на весла. Вперед продвигались медленно, в щели хлестала вода, которую откачивали черпаками, и на это время Иван переносил Наташу на палубу, где она лежала, закрыв глаза и шепча про себя молитвы. Однажды она почувствовала на себе чей-то взгляд и разлепила ресницы: сидевшая рядом Екатерина неотрывно смотрела на ее живот. Ну и пусть знает, вяло подумалось Наташе.

Побросавшись то направо, то налево, Иртыш впрыгнул в Обь – большую, просторную реку, наводившую уныние в осеннюю хмарь. Утлое суденышко пробиралось ползком по бескрайней водяной пустыне, готовое в любой момент сгинуть без следа в свинцовом, холодном, бездонном ее чреве. А тут еще клочковатые угольные тучи пролились злым, хлестким дождем, и когда побрели вверх по Сосьве, река вспучилась, заливая берега.

Пока плыли по Оби, все было ясно: справа восход, слева закат, берега то пологие, то с поросшими лесом увалами, отмели песчаные. А как в Сосьву зашли – не берега, а кружево: рукава, протоки, острова, куда править? Бог весть… Никто не знает, где глубь, где стрежень, где можно к берегу пристать – набрали на судно кого попало, да и офицеры к речному делу непривычные. Повернули на закат, и к вечеру хмурого дня небо залило красным от самой земли до гробовой крышки сизых облаков.

В «норе» темно, скудный свет сочится сквозь маленькое окошечко, на полу хлюпает вода, арестанты сидят с ногами на нарах. Холодно, сыро. Анна уже давно подкашливает, и лоб горячий. Хоть бы на ночь к берегу пристать, в палатках и то здоровей. Доски вдруг загудели басовыми струнами – ветер подул. Стало качать сильнее, и вода по полу волнами перекатывается. Сверху над головой забегали, застучали ногами, заметались бестолково. Прасковья Юрьевна замычала, все невольно подняли головы кверху.

Дощаник куда-то несло. «Якорь, якорь бросай!» – завопил истошный голос. Тяжело плюхнулся якорь; судно крутануло, дернуло – «Оторвался! Якорь оторвался!»

Наташа соскочила с нар, хотела лезть наверх; Иван схватил сзади, удержал, повалил обратно на нары: куда, не слышишь, что там творится? Затопчут! Наверху и впрямь творилось что-то несусветное: крики, топот, грохот, кто-то вопит: «Лодки подтяни сюда!»

Алексей Григорьевич держал за руку Прасковью Юрьевну, крестя ее и себя; Анна и Александр прижались к Николаю, Елена обнялась с Алексеем, Екатерина забилась в дальний угол чулана, у самой перегородки, и стиснула в кулаке четки; Иван как лежал боком поверх Наташи, так и застыл.

Дощаник содрогнулся и встал; слышно было, как на палубе падали люди, да и в чулане все, кто сидел, завалились набок. Ветер все свистел, в борта хлестал дождь, заливаясь в щели, но судно никуда не двигалось.

– На мель сели, – сказал Николай.

Екатерина закричала пронзительно и вытянула руку к окошечку; Иван вскочил и заглянул туда. Высокий противолежащий берег, поросший березой и ольхой, медленно, плавно оседал, сползая в воду; лес шел прямо на людей, готовясь сжать их в смертельных объятиях…

– Всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, заступниче наш и в скорбех скорый помощниче! – послышалась сверху молитва в несколько голосов. – Помози нам, грешным, умоли Господа Бога избавить нас, окаянных, от воздушных мытарств и вечного мучения; во имя Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков…

Шум, громкий всплеск, глухой стук сталкивающихся стволов… Вода вскипела у самого борта и с силой в него ударилась; дощаник опять сильно качнуло и повело в сторону: снялись с мели! Иван и Николай, не сговариваясь, схватили черпаки и стали вычерпывать воду с пола, выливая ее за окошко. Скоро послышался неровный плеск весел: кажется, ушли от беды, пронесло…

Город Березов по сибирским меркам считается большим, хотя и состоит из острога, всего шесть лет как отстроенного после пожара, гостиного двора с девятью лавками, таможни, винного погреба да двух сотен дворов, а то и меньше. Вдоль берега реки выстроились амбары, где жители хранят свое добро, чтобы уберечь от огня. Зато церквей целых пять: соборная – Богородицы Одигитрии, у крепостных ворот, и четыре приходские – Святого Димитрия Солунского с новой Вознесенской и старая Воскресения Христова с новой Рождества Богородицы, на месте бывшего мужского монастыря. Раскинулся он на трех холмах, обнимаемых Сосьвой и Вогулкой. Дорог нет: с одной стороны – тайга, с другой – старицы и болота непролазные, над которыми висит гиблый туман. Ни пашен, ни огородов: земля здесь холодна, не родит ничего – ни ржи, ни гороха, ни капусты; хлеб привозят водою за тысячу верст; остяки и вогулы, издавна проживающие в здешних местах, питаются рыбой да олениной. Под серыми тучами сиротливо стоят оголившиеся березы: конец сентября. Мученический путь, начавшийся в апреле, завершился…