Путь Долгоруковых

Девки обихаживали разбитую параличом Прасковью Юрьевну, у Наташиной прачки день-деньской работа не переводилась, и Наташе самой приходилось расчесывать и заплетать свои длинные темные волосы, ходить за водой для умыванья и даже стелить постель. Похоже, их и вправду здесь принимают за подлых людей. Ну уж нет! Она по рождению графиня, а в замужестве княгиня! Штопать себе чулки она не будет. К обеду она выходила, неся голову высоко и держа спину прямо, как ее учили с самого детства.

Обедали все вместе, да еще являлся к общему столу гость непрошеный – офицер из Березова Петр Шарыгин, прибывший с конвоем, чтобы их сопровождать. Увидев его впервые, Наташа не сдержалась и прыснула. Ну уж и офицер! Епанча надета прямо на рубаху, башмаки на босу ногу! Мужик, деревенщина, видать, выслужился из солдат в капитаны. А еще смеет равнять себя с ее мужем! Держится спесиво, хотя пользуется их харчами. И говорит как чуднó – «поздорову живете», «жаришша», «гумага», «не знам». При каждой фразе, изреченной капитаном, у Наташи тряслись плечи от смеха.

Екатерина тоже презирала Шарыгина, но выражала свое презрение так, как учили ее в Варшаве, – подчеркнутой любезностью. «Благодарствуйте», «не извольте беспокоиться», «вы так добры», «не стóит утруждаться», – говорила она, когда он предлагал налить ей вина или передать какое-нибудь блюдо. Алексей Григорьевич переводил взгляд с одной на другую и думал: «Дуры!»

Как-то раз под конец обеда Шарыгин довольно потянулся, аж хрустнули суставы в плечах, посмотрел на Наташу и весело сказал:

– Твое счастье, что книги у меня сгорели, а то потолковал бы я с тобой!

Оглядел всех взглядом волчьим, недобрым, да и ушел.

Смутилась Наташина душа. Вернувшись в отведенную им с Иваном каморку, ничком упала на постель, обняв подушку, и стала думать о судьбе своей горькой. За что они такие муки принимают? Ведь не виновны же ни в чем! Офицер этот, деревенщина, думает, что они солдат его испугались. А что им караул? Вице-губернатор здешний Долгоруковым многим обязан. Захоти они сейчас вернуться – неужто станут в них стрелять? Не караул их в Сибири держит, а невинность: всему нужно время, у государыни сердце отойдет, и прикажет вернуть их обратно.

Наташе вспомнился торжественный въезд государыни в Москву в конце февраля, всего через несколько дней после похорон скончавшегося от оспы Петра Второго. Звонили во все колокола, палили из пушек… Наташа поехала в Кремль, во дворец, чтобы посмотреть на новую императрицу: кто она и какова лицом. Заняла место в прихожей у окошка, откуда было видно всю Потешную площадь с выстроенными на ней гвардейскими полками и Ивана, нареченного жениха ее, в майорском мундире, на лошади… Анна Иоанновна вышла из Архангельского собора во главе духовенства и ближних дворян и проследовала между шеренгами гвардейцев, паливших из ружей вверх; Иван отсалютовал ей саблей… Вот это Наташа помнила очень хорошо, а лицо государыни стерлось из памяти, ведь больше она ее ни разу не видела. Какие у нее глаза, какой нос… Росту была высокого – это да, многих кавалеров на голову выше, и толста чрезвычайно.

Наташа не стала тогда долго рассиживаться, поехала сразу домой, и вот тут… Ее возок пробирался через площадь мимо еще не распущенных полков; ее узнали, обступили, кричали… Солдаты, которыми командовал Иван, приветствовали невесту своего «отца», другие грозили: прошло ваше время, теперь не старая пора… Она сжалась от страха и стыда, закрыла лицо руками… Вся эта сцена теперь так живо нарисовалась перед Наташиным мысленным взором, что она содрогнулась. Перекошенные хари, раззявленные рты, брызгающие слюной, грозящие кулаки – а из чрева этого стоглавого зверя вдруг выплыло ухмыляющееся лицо Шарыгина…

В Тобольске они прожили неделю. Наконец настал день отъезда. Конвоировать арестантов, как назвал их Шарыгин, явились двадцать четыре солдата, так что процессия сложилась большая. Все шли пешком, лишь обезножевшую Прасковью Юрьевну несли на носилках двое дворовых. Сундуки сложили на одну подводу.

Вдоль улицы толпился народ, радовавшийся даровому развлечению. Показывали пальцами, зубоскалили, отпускали соленые шутки. Наташа была готова провалиться сквозь землю со стыда и шла, глядя себе под ноги. Екатерина, сменившая немецкий наряд на русское платье, напротив, держала голову высоко поднятой: и Христос терпел поношение от черни.

У хлипкой пристани на заболоченном берегу стоял просвечивающий насквозь дощаник длиной в пятьдесят шагов и шириной в шесть, с наскоро приделанной мачтой; когда перешли на него по сходням, увидели на палубе круглый черный след от разводившегося там костра. Позади судна качались на воде две лодки, привязанные веревками: офицеры приберегли для себя, чтобы, случись беда, не пойти ко дну вместе со всеми. Солдат отправили на кичку, а арестантов отвели в «нору», помещавшуюся на корме. Судно ходило ходуном, в щели сквозило, и Наташа, со страхом осматриваясь на новом месте, решила, что их, видно, нарочно решили утопить.