Путь Долгоруковых

Через шесть дней добрались до Верхотурья, миновать которое на пути в Сибирь или из Сибири не смел никто, поскольку там находилась государева таможня. За Ямской слободой, отгороженной неглубоким в эту пору Калачиком, открылся вид на островерхий каменный кремль, венчающий собой высокий берег Туры. Если встать у подножия колокольни Троицкой церкви, указующим перстом воткнувшейся в хмурое небо, и глянуть оттуда вниз, на сизое марево леса, кружилась голова. За рекой расположился посад: дома все кирпичные, крыши черепичные, видно, живут богато. Здесь задержались на сутки, чтобы дать отдых измученным лошадям: других-то взять неоткуда, на Ямском подворье лошади припасены для курьеров с почтой и казной, а не для каждого встречного и поперечного. Капитан-поручик Макшеев уважил просьбу Алексея Григорьевича – позволил сходить в Никольский монастырь, поклониться мощам святого Симеона Верхотурского, прославившегося своими чудесами и исцелением расслабленных. Вместе со старшими сыновьями, которые несли мать на руках, Долгоруков отправился к слиянию Калачика и Свияги, где на краю глубокого оврага стояла эта обитель, похожая на крепость. Тяжело опустившись на колени перед образом святого в Никольской церкви, он истово молился и клал земные поклоны; Прасковье Юрьевне дали приложиться к мощам, но чуда не произошло; теперь и правая рука висела плетью. Подошли по очереди под благословение игумена, и Алексей Григорьевич оставил денег, чтобы монахи молились за здравие болящей Прасковьи.

Ночью ему не спалось; царапучие мысли скреблись в голове, не давая покоя. Да и воздух в ямской избе, где спали вповалку всем скопом, был спертый, не продохнуть; пахло деревянным маслом, сырой кожей, немытым телом. Алексей пробормотал что-то во сне и повернулся на другой бок; Иван храпел, приоткрыв рот. «Эк тебя разбирает!» – досадливо поморщился Долгоруков. Он встал и, стараясь ни на кого не наступить, пробрался в потемках, рассеиваемых лишь светлячком лампады под образами, к лавке, на которой лежала жена. Там было совсем темно, ничего не разглядеть, но Алексей Григорьевич угадывал по памяти заострившиеся черты ее лица, обвисшие щеки, скорбную складку синюшных губ с оттянутыми книзу кончиками. Какое-то чувство ворохнулось в его груди – то ли жалость, то ли сострадание. Он наклонился, чтобы поцеловать жену в лоб, – и в нос ему ударил едкий нечистый запах. Брезгливо распрямившись, он толкнул ногой прикорнувших тут же девок:

– Исподнее хоть бы барыне переменили! Дрыхнут тоже, дармоедки!

От Верхотурья дорога в Сибирь шла по берегу прихотливо извивающейся реки Туры, то приближаясь к ней, то отдаляясь. Берег высокий, обрывистый, поросший сосняком, порой оседает книзу давними оползнями, на которых уже вытянулись чахлые березки; внизу река шумит на перекатах, вспениваясь у больших камней, проступивших в межень из-под воды. Этим путем шел когда-то Ермак Тимофеевич, вступая в сражения с войсками хана Кучума…

За одним из крутых поворотов вдруг открылась большая песчаная отмель со старицей; неподалеку оттуда остановились на ночлег. Утром всполошились от истошного крика: «Братцы, ко мне! Скорее! Помогите!» Думали – беда, а оказалось – смех: бывалый солдат, еще с вечера высмотревший на реке стоянку тайменя, затемно отправился туда, захватив с собой палку с насаженным на нее штыком; долго ждал, взгромоздившись на упавшую в воду корягу, весь продрог, но таки улучил момент, когда таймень выбрался из своего убежища, и не сплоховал – пригвоздил его штыком и стал звать на помощь. Огромную пудовую рыбину солдаты вытащили втроем; лагерь сразу ожил, загудел; все хотели посмотреть на неожиданный улов; Иван тоже сходил, а потом прибежал за Наташей и чуть не силой потащил ее поглазеть на это чудо-юдо. При виде страшной морды с оскаленной пастью, из которой торчали длинные кривые зубы, Наташа испуганно отшатнулась и несколько раз перекрестилась; сон как рукой сняло, хотя ей в последнее время постоянно хотелось спать, и поднималась по утрам она с большим трудом. Догоравший костер снова раздули; рыбу, не потроша, натерли солью против чешуи и положили в золу запекаться, присыпав сверху углями; мясо оказалось розовым, жирным, вкусным, почти без костей. Повеселев, пошли дальше; бывалый солдат рассказывал молодым, как было дело, в мельчайших подробностях, и когда Николай с Алексеем тоже подошли послушать, охотно повторил все с самого начала: по каким приметам узнать, что в реке водится таймень, где его искать и как ловить. «Главное, бить его нужно правильно: на три пальца от головы, – поучал он. – У меня-то рука твердая, глаз наме-отанный…»

Каждый день ехали от темна до темна, делая до сорока верст. К реке больше не спускались, перебирались вброд через ее притоки, во множестве устремлявшиеся к ней из пойменных озер. Стали чаще попадаться на пути лесные избушки и стойбища вогулов, и на восьмой день лес кончился, а впереди показались деревянный острог и церковь поверх каменных амбаров – Тюмень. Там заночевали – и снова в путь.