Путь Долгоруковых

Впервые за многие дни ночевали на твердой земле, да не в палатках, а в огромной усадьбе, принадлежавшей Михаилу Филипповичу Турчанинову, который считался местным бургомистром. Отец его, Филипп Трофимов, был дворовым человеком думного дьяка Аверкия Кириллова, а прозвище свое – Турчанин – получил, побывав в турецком плену. Выбившись в посадские благодаря хватке да уму, он оставил сыну кое-какой капитал, и тот выгодно женился на дочери солепромышленника, взял богатое приданое и стал скупать заложенные посадскими да крестьянами пашни, поскотины, покосы с избами да дворами, брать подряды и откупа. Солеварни приносили доход немалый, да еще обзавелся Турчанинов медными рудниками и поставлял руду на казенные заводы, получая по пять копеек с фунта выплавленной меди. Государь Петр Алексеевич уж очень радел о железоделательных заводах; при нем и Демидовы, и Строгановы в гору пошли. Вот и Турчанинов решил свой медеплавильный завод построить на речке Талице, на монастырской земле, пообещав игумену выстроить за это каменную церковь. Для того завода князь Василий Лукич Долгоруков продал ему своих беглых крестьян, объявившихся в тех местах. Все окрестные земли вплоть до Чердыни держал Турчанинов в кулаке, и Алексей Григорьевич, зная о том, его за гостеприимство благодарил, кланялся и пятьсот рублей в долг взял, обязавшись прислать деньги из Тобольска, а все ж таки про себя не мог не подумать, что вот ведь какая шушера пролезла со свиным рылом да в калашный ряд…

Путь в Сибирь через Урал лежал по Бабиновскому тракту, начинавшемуся на Соборной площади у сахарно-белого пятиглавого Троицкого собора о двух крыльцах, перетекающих одно в другое – пышнее, чем в кремлевских палатах. После вчерашнего праздника здесь еще как будто пахло медом и сдобными маковниками, которыми угощали в усадьбе; по меньшей мере, так казалось Наташе, с недавних пор обостренно чуявшей запахи. Младшим Долгоруковым не хотелось садиться на телеги и ехать вновь по диким местам неизвестно куда; им бы погулять по настоящему городу, поглазеть на товары, выставленные в купеческих лавках. Но досаднее всего было уезжать Николаю: будь его воля, он бы напросился поехать с Турчаниновым на строящийся завод или на солеварню. Страсть как любопытно увидеть, где добывают руду и как выплавляют медь, выпаривают соль… Но теперь свою волю под лавку брось: солдатам надо поскорей назад ворочаться, отдыхать да мешкать недосуг.

Головную и замыкающую телеги заняли солдаты, ссыльных на двуколках поместили в середину, люди пошли пешком. Мимо высоченной белой колокольни, стоящей на толстостенных каменных палатах, спустились гуськом по крутому косогору к Усолке, а как перебрались через нее да через речку Сурмог, пришлось сделать остановку: нагнал их нарочный от Сената, прапорщик Никита Любовников, с приказанием составить опись имущества ссыльных. Раскрыли все сундуки, развязали узлы, повытаскивали все, что в них было, разложив на лавках, а то и на полу, и дотошный прапорщик, словно на ярмарке, перебирал вещь за вещью и диктовал писцу, проворно строчившему гусиным пером. Три с половиной десятка листов исписал мелким, убористым почерком! Алексей Григорьевич с Прасковьей Юрьевной везли с собой много одежды русского покроя, три образа в золотых окладах, два золотых креста с бриллиантами, яхонтами и изумрудами, Псалтирь и золотую чашу польской работы да денег шестьсот рублей, из которых пятьсот одолжил Турчанинов. Екатерина не пожелала расстаться с платьями, сшитыми к обручению и свадьбе (одно серое атласное, шитое серебром, с длинным шлейфом, другое из серебряной парчи), с перстнем, полученным от царственного жениха, и бриллиантами его покойной сестры – великой княжны Натальи Алексеевны (из-за которых она в свое время чуть не подралась с братом Иваном, державшим их у себя); хранились в ее шкатулке и другие драгоценные подарки от Петра, бабки его, царицы Евдокии, и цесаревны Елизаветы. У Елены и Анны тоже было по сундуку. У Наташеньки же, кроме «приданого», справленного летом в деревне, нашлось лишь пятьдесят рублей денег – все остальное она носила на себе… Отобрать ничего не отобрали, но целый день на опись ушел, пришлось заночевать в курной избе, а поутру, едва рассвело, ехать дальше.