Путь Долгоруковых

На крыльце он столкнулся нос к носу с человеком в майорском мундире, но совершенно черного лицом, вздрогнул от неожиданности – свят, свят! – и только тут признал: это ж Абрамка-арап, крестник государев! Малолетнего Петра математике обучал. Александр Данилыч спровадил его в Тобольск, чтобы ехал дальше в Иркутск и на границу с Китаем, строить крепость Селенгинскую. С прошлого года держали его в Томске под арестом, на десять рублей в месяц, а в нынешнем, в январе, еще до кончины государевой, назначили майором в Тобольский гарнизон.

Ганнибал то ли не узнал Алексея Григорьевича, то ли виду не подал: не до того ему было, торопился ехать. Приказ пришел о переводе его в Инженерный корпус, вот и рвался в Москву; забежал лишь взять у вице-губернатора казенную почту, денег в долг под будущее жалованье да прогонные. Ему недавно исполнилось тридцать три года, и казалось Абраму Петровичу, заброшенному судьбой на холодную, неласковую чужбину, что крестный путь его окончен и возрождается он для жизни новой…

Макшеев с солдатами тоже должен был отправляться восвояси. Он зашел проститься со своими подопечными. Тяжело было у него на сердце, чувство какое-то подсказывало, что не увидит больше никого. Особенно жалко ему было Наташу: он уже понял, что она брюхата; как-то примет их Сибирь? Узнав, что он их покидает, девочки расплакались; по щекам капитан-поручика тоже потекли слезы. И утешить-то их было нечем:

– Бедные вы мои, бедные, – говорил он сдавленным голосом. – Теперь вы всякого горя навидаетесь. Люди здесь необычные, от них не ждите никакого снисхождения, будут с вами поступать, как с подлыми… На Господа только уповайте, а я за вас молиться буду.

Утер глаза рукою и ушел.

Глава 12

На Рождество Богородицы погода установилась ясная; в чуть поблекшем голубом небе четко вырисовывались косяки диких уток, потянувшиеся на юг; лес раскрасился охряными пятнами, а березовая рощица на взгорке отливала золотом. В тихом воздухе медленно проплывала паутина на два аршина от земли; еще недавно бурые ягоды рябины покраснели и уже не сливались с листвой. На закате солнышко закрылось облаком с блистающей каемкой – точь-в-точь икона в золотом окладе. Неяркие лучи ласкали рыхлое тело облаков, и те, зардевшись, стеснялись своей розовой плоти, вдруг ставшей тугой, сочной и желанной.

Парни да девушки потянулись за околицу – песни петь, в игры играть. Дуняша осталась дома. Ей теперь до самой свадьбы ни на улицу, ни в церковь показываться не след, иначе отец осерчает.

Две недели назад был сговор, а заодно и смотрины, и Дуняша впервые увидела своего жениха. Это был молодой мужик, хотя уже вдовец: его первая жена умерла родами, и младенец тоже помер, даже не успели окрестить. Накануне смотрин тятенька наставлял ее строго, что с лица воду не пить, а мужа жена должна почитать не за красоту, а за добродетели его. Дуняша боялась поднять глаза, когда вышла к гостям с угощением, и поднос дрожал в ее руках. Потом уж, выглядывая из-за печки, разглядела, что жених ее и не косой, и не рябой, хотя, конечно же, красавцем назвать его нельзя. Отец его осанистый, плечистый, пышнобородый, говорит густым голосом; мать тоже крупная женщина, и рядом с ними он смотрелся неказисто. Сваха разливалась соловьем, нахваливая жениха; про невесту тоже говорила, что она горлинка голосом, солнышко волосом, вся как яблочко наливное, да рукодельница-то, да хозяюшка! Будущая свекровь слушала ее скороговорку, а сама смотрела колючими глазами на стоявшую перед ней Дуняшу, покрасневшую как маков цвет, и той хотелось бросить все, убежать и спрятаться в амбаре. Когда гости наконец ушли, она была ни жива ни мертва. Отец подозвал ее к себе, снял со стены икону и благословил; стоя на коленях, она целовала его руку и плакала. Он поднял ее, сам сел на лавку, а дочь посадил себе на колено, как в детстве, погладил большой жесткой ладонью по спине, стал говорить, что рано ли, поздно ли, а улетать голубке из родного гнезда. Мужа он ей нашел справного, достаточного, семья богатая, хозяйство большое, жить она будет, как у Христа за пазухой. Дуня обхватила его руками за шею и все плакала, повторяя: «Тятенька! Тятенька!», так что отцу это в конце концов надоело.

Через несколько дней жених прислал подарок – серебряное колечко. Дуня его приняла, а в ответ отдала рушник, который сама расшила красными петухами. Свадьбу назначили на Феклу Заревницу.