О, как бескровно! Теперь уже можно было бы обойтись и без допусков, пропусков и запретов: ничто ни до кого не дойдет и никто никуда не попадет. Но это столь удачно сложившееся соотношение надо сторожить, чтобы никогда не пропадала тень запрета, проекция репрессии, чтобы на горизонте всегда стояла идеологическая туча. Иначе зал опустеет и его заполнят новые люди, а книга попадет в руки читателя. Ах, как все сложилось! Само ведь собой. И это не они – вы, вы! Я.
Фал – конец (морск.). Отсюда – фалить, фаловать.
С кудрявыми плохо… Мой отец никогда не был кудрявым, но мать рассказывает, что в медовый месяц он вдруг закурчавел. Для того чтобы определить, естественно ли вьется волос или это завивка, судебная экспертиза применяет простой прием – бросает волос в воду: естественный распрямляется, искусственно завитой – нет. Это авторское предположение, но, возможно, не кудрявых, а счастливых стало меньше.
Глава «Профессия героя» требует слишком большого количества примечаний специального свойства, которые имеются в «Комментарии к “Трем пророкам”» (см. наст. изд., с. 453–462).
На соображения, связанные с сопоставлением Л. Толстого и Пруста, автора навела в разговоре Л.Я. Гинзбург.
Скинуться на троих – выражение, родившееся сразу после хрущевского подорожания водки. В той же песне (см. коммент. к с. 143) дальше поется:
Раньше ее пили на двоих, скидывались по рублю, а копейки как-нибудь наскребали. Теперь стало не хватать копеек, и стали скидываться втроем по рублю. Пить оттого, что та же бутылка приходится теперь на троих, какая раньше приходилась на двоих, меньше не стали, потому что стали скидываться дважды. В зарубежной прессе известен рассказ американского классика (то ли Стейнбека, то ли Колдуэлла) «Как я был Хемингуэем», подробно описывающий этот новый русский обычай.
При публикации в «Вопросах литературы» выражение это, отнесенное к классикам, было сочтено непочтительным, и слово «скинулись» было заменено на «сошлись».
Автор не собирается отстаивать качество этого каламбура. Само название третьей части является своего рода мелким хулиганством, совмещая в себе названия великих произведений русской литературы: «Бедных людей» Достоевского и «Медного всадника» Пушкина (внутри части та же хулиганская фамильярность эхом отзывается в названии главы «Медные люди»). Автор не смог найти в Интернете точную дату указа Советского правительства о введении в законодательство статьи о мелком хулиганстве, но бесспорно, что введение столь мягких мер пресечения (штраф или 15 суток тюремного заключения) связано с эпохой хрущевской оттепели: в период реабилитаций неловко стало сажать людей по малейшему поводу.
Так, за нецензурные выражения, приставание к женщинам, а особенно непочтение к милиции можно стало ограничиться столь мягким наказанием, чтобы было кому улицы подметать. Правда, о факте сообщалось на работу и это влияло на карьеру: лица, уронившие столь низко свой моральный облик, могли лишиться повышения или премии, возможности выехать за границу (так автор не поехал в Японию в 1966 году). Строго говоря, и Евгений, герой «Медного всадника», совершает акт мелкого хулиганства, угрожая памятнику, Петру Великому: «Ужо тебе!». Сам он всего лишь сошел с ума, его никто не видел и не задержал – задержали саму поэму: император Николай, личный цензор Пушкина, оставил на ней столько помет, что Пушкин отказался править ее по его указке, сделав в дневнике гордую запись: «Это делает мне большую разницу!» Вмешиваться в поэзию Пушкина было уже крупным хулиганством, но царь у нас вне закона. Поэма была опубликована лишь после гибели поэта, когда эту правку выполнил его старший коллега Василий Жуковский.