Пушкинский дом

Может возникнуть опасное желание проверить… И обо всем этом можно судить, лишь если я лично засвидетельствую, а если не засвидетельствую, промолчу?.. а если совру?.. Современник и его историк движутся в темноте навстречу друг другу, но это странная одновременность, ибо современника уже нет, а историка еще нет. Для историка слишком отчетливы те немногие вещи, на которые он оглянулсяля современника они – поглощены жизнью. С чего бы, казалосьсли исследователю удается что-либо установить в точности, то в прошлом это становится как бы более очевидным и известным? Исследователь чаще, чем драматург, впадает в заблуждение, что «каждое ружье стреляет». Узнав что-нибудь «новенькое» из ушедшей от нас эпохи, перекувырнувшись от радости, он совершает и некое логическое сальто: начинает не задумываясь считать, что то, что он установил с такой убедительностью, с тою же неумолимостью становится фактом, знанием, переживанием участников изучаемого им отрезка процесса. И жившему в своей эпохе человеку начинает приписываться знание окружающей жизни столь подробное, такой причинный интерес к деталям, что, опутанные грандиозной литературоведческой сплетней, эти милые прошлые люди начинают, признаться, выглядеть довольно несимпатично. Дискуссия заведет еще дальше, сосредоточившись в конце концов на каком-нибудь одном факте бесспорной спорности. Он-то и станет главным камнем преткновения, от него-то и начнет как бы зависеть то или иное разрешение всей проблемы. И здесь дела никогда не закрываются за недостатком улик… А ведь с равным успехом, если быть немнительным или невнимательным человеком, можно и не заподозрить, что у статьи без подписи – автор Пушкин, что если он редактировал номер, то был согласен с его материалами, как и необязательно подставлять свое имя на цезуре. Хотя и тут столько же оснований подозревать, сколько быть заподозренным. Киреевский мог подсказать, даже показать, а мог и ничего не сказать. Про воспитание, про правила и нормы, про – что говорилось, а что не говорилось вслух, что за спиной, а что в лицо, что было обидным, а что оскорбительным, что не прощали, а что могли вовсе не заметить, – нам трудно сейчас судить достоверно, трудно не переносить свой опыт и автоматизм на подобного рода анализ, и хотя природа человека в принципе… вот тут и следует остерегаться: не слишком ли мы на себя похожи? Но как же мы бываем пойманы именно фактом несомненной достоверности! Едва ли не больше, чем двоящимся предположением.

…что «вражду» еще «рассудить» надо…

Неожиданную поддержку в этой ультратрактовке Л. Одоевцев получил недавно в статье Г. Красухина «Великий спор». «Показательно, что Тютчев отказывается дать оценку пушкинскому поступку…» – говорит Красухин, ссылаясь ровно на те же тютчевские строки (Вопросы литературы. 1972. № 11. С. 106). Он трактует это стихотворение мягче, академичней, но совершенно в том же значении, что и Л. Одоевцев. Тут следует в последний раз подчеркнуть, сколь полезно было бы Л. Одоевцеву прочесть своевременно статью Ю.Н. Тынянова. Ибо хотя наш герой и может гордиться, что домыслил кое-что на десять лет раньше Г. Красухина, зато мог бы не открывать кое-что из того, что было изобретено лет за сорок до Л. Одоевцева.

Не раздались ли выстрелы почти одновременно?

Л. Одоевцев подразумевает сонет «Поэту», напечатанный в «Северных цветах» на 1831 год. В рукописи помечено – 7 июля (Пушкин выезжает в Петербург 16 июля). Стихотворение отчасти вызвано нападками критика в «Северной пчеле» и «Московском телеграфе».

…Лева набрел на идею такой параллели в процессе работы…

При всей занятности сопоставления этих двух стихотворений нам не остается ничего, как пожать плечами. Все-таки наука на то и наука, что ограничена. Она имеет дело с тем, что может доказать, а не с тем, что почувствовать (здесь и граница). Мы можем только сказать, что несложно принять тему лирики за линию спора, тем более время – одно, а люди в нем – разные. Эти невольные переклички и совпадения мог бы исследовать специалист, хорошо знакомый с поэтикой того времени. Уместно привести слова того же Тютчева: «Стихи никогда не доказывали ничего, кроме большего или меньшего таланта их сочинителя. Впрочем, это начинает быть верным и относительно прозы» (из письма П.А. Вяземскому от 13 сентября 1846 года: Чулков Г. Летопись жизни и творчества Тютчева. М.; Л.: Academia, 1933. С. 69–70).

1973