Пуритане

– то я отвечаю за них только перед Небом. Мне кажется, мистер Белфур, что вам вполне безразлично, владеет ли этим имением Бэзил Олифант или лорд Эвендел.

– Ты заблуждаешься, – сказал Берли, – оба они во мраке, оба не знают света, как те, чьи глаза никогда не открывались навстречу дню. Но Бэзил Олифант – Навал*, Димас, низкий негодяй, богатством и силой которого располагает тот, кто угрожает ему их лишением. Он стал приверженцем истинной веры потому, что ему не дали земель Тиллитудлема, он стал папистом, чтобы прибрать их к рукам, он прикинулся эрастианином, чтобы их снова не отняли у него, и он будет подвластен мне, пока у меня документ, при помощи которого их могут у него отобрать.

Эти земли – удила между его челюстями, и кольцо, продетое сквозь его ноздри; уздечка и повод в моих руках, и я могу направлять его, куда мне покажется нужным. Вот почему они будут принадлежать Олифанту до тех пор, пока я не найду искреннего и верного друга, которому смогу отдать их во владение. А лорд Эвендел – это язычник, сердце которого словно кремень, а чело – как адамант; блага земные сыплются на него, как листья на мерзлую землю, а он с бесстрастием будет смотреть, как их унесет первый же порыв ветра. Языческие добродетели подобных ему для нас опаснее, чем гнусная алчность тех, кто, руководствуясь своей выгодой, должен влечься за нею и потому, раб корысти, может быть призван трудиться на винограднике, хотя бы ради того, чтобы заслужить свою греховную мзду.

– Это могло бы иметь кое-какой смысл несколько лет назад, – сказал Мортон, – и я понял бы ваши доводы, хотя я никогда не соглашусь считать их справедливыми. Но к чему при создавшемся в стране положении сохранять за собой влияние, которое невозможно употребить на полезные цели? В нашей стране мир, свобода, веротерпимость – чего же вам больше?

– Чего больше? – воскликнул Берли, вырвав палаш из ножен с такой быстротой, что Мортон едва не вздрогнул. –

Взгляни на эти зазубрины, их всего три, не так ли?

– Как будто бы так, – ответил Мортон, – но что из этого следует?

– Кусочек стали, отщербившийся при первом ударе, остался в черепе клятвопреступника и предателя, который первый ввел епископальную церковь в Шотландии; вторую зазубрину оставило ребро нечестивого негодяя, самого смелого и лучшего воина, сражавшегося за прелатистов при Драмклоге; вот эта третья – от удара по каске одного капитана, защищавшего Холирудскую капеллу*, когда народ поднялся во времена революции. Я рассек его голову до зубов, разрубив сталь и череп. Большие дела свершило это оружие, и каждый его удар служил делу освобождения церкви. Этот палаш, – продолжал он, вкладывая его снова в ножны, – должен свершить еще большее: он должен срубить эту гнусную и губительную ересь эрастианства, отомстить за поругание подлинной свободы нашей шотландской церкви во всей ее чистоте, восстановить ковенант в сиянии его славы – и тогда пусть он ржавеет и разрушается рядом с костьми своего владельца!

– У вас нет ни средств, ни людей, мистер Белфур, чтобы свергнуть нынешнее правительство, – сказал Мортон. –

Народ, за исключением кучки дворян-якобитов, в общем, доволен; и вы, конечно, не станете объединяться с теми, кто намерен использовать вас исключительно в своих целях.

– Напротив, – ответил Берли, – мы заставим их служить нашим целям. Я побывал в лагере этого язычника Клеверза, подобно тому как будущий царь Израиля посетил филистимлян*, я договорился с ним о восстании, и, если бы не этот подлый Эвендел, эрастиане были бы теперь изгнаны со всего запада… Я бы его убил, – продолжал он с мрачным, угрожающим видом, – даже если бы он ухватился за рог алтаря! Если бы ты, – продолжал он более спокойным тоном, – сын моего старого друга, был женихом Эдит

Белленден и пожелал приложить руку к великому делу с рвением, равным твоему мужеству, то не думай, что я предпочел бы дружбу Бэзила Олифанта дружбе с тобой; тогда ты имел бы возможность при помощи этого документа (он достал какой-то пергамент) вернуть ей владения ее предков. Это я и хотел сказать тебе, когда видел, как отважно ты бьешься у рокового моста. Девушка любила тебя, и ты ее – также.

Мортон твердо ответил:

– Не стану обманывать вас, мистер Белфур, чтобы достигнуть своего. Я пришел сюда убедить вас восстановить справедливость, а не ради собственной выгоды. Я

ошибся, и я скорблю о вас; и о вас я скорблю даже больше, чем о тех, кто из-за вас пострадал.

– Итак, ты отклоняешь мое предложение? – спросил

Берли с загоревшимися гневом глазами.

– Отклоняю, – ответил Мортон. – Когда бы вы были действительно человеком чести и совести, каким хотите казаться, вы, несмотря ни на что, возвратили бы этот пергамент лорду Эвенделу, памятуя об интересах законной наследницы.

– Никогда, пусть он лучше погибнет! – воскликнул

Берли, бросая документ в горевшую рядом с ним груду угля и затаптывая его каблуком.

Пергамент курился, корчился и трещал в пламени; Мортон бросился, чтобы его спасти. Но Берли удержал