Пух и прах

Из-за занавеса появилась нога. На мгновение показалось, что она плывет в воздухе отдельно от тела. Ступня в черной туфельке на высоком каблуке пришла в движение, икра напряглась, и нога согнулась в колене. Теперь носок туфельки смотрел строго в пол. Нога стала видна чуть больше, черный нейлон чулка сверкал в свете софитов. Верх чулка был отделан бахромой, над ней – обнаженное белое бедро. Черная полоска подвязки будто вгрызалась в беззащитную нагую плоть. Зрелище заворожило сидевших в зале фетишистов, да и не только их. Оно впечатлило даже детективов. Наконец на сцену, залитую лиловым светом софитов, выскользнула Фрида в длинном фиолетовом платье с разрезами до талии. Стоило девушке сделать хоть шаг, как в этих разрезах мелькали ножки, затянутые в чулки с тугими черными подвязками.

– Ты только посмотри, какие у нее ноги, – прошептал Калуччи.

– Ага, – отозвался Ла-Бреска.

Притаившийся за ними О’Брайен тоже глянул на ножки. Они и впрямь заслуживали наивысших похвал.

– Я больше никого не хочу брать на дело, – прошептал Калуччи.

– Я тоже, – отозвался Ла-Бреска. – Но какие у нас варианты? Если мы его пошлем, он тут же рванет к легавым.

– Он так и сказал? – прищурился Калуччи.

– Ну, не прямым текстом. Так, намекнул.

– Вот сука! – с чувством выдохнул Калуч.

– Ну, так че думаешь делать? – спросил Ла-Бреска.

– Там такие бабки – мама дорогая, – покачал головой Калуччи.

– Думаешь, я не знаю?

– На хрена брать его на дело, когда мы уже сами все спланировали?

– А что нам еще делать?

– Замочим его, и дело с концом, – прошептал Калуччи.

Оркестр в яме заиграл быстрее и громче, басовито гудел барабан – и с каждым его тяжеловесным ударом на сцену лепестками астры падала очередная деталь фиолетового наряда девушки. Надрывалась труба, плач саксофона будто скользил по телу танцовщицы вместе с ее руками, фортепьяно задавало ритм ее эротичным, четко выверенным движениям, ее порханию по сцене. С лица Фриды не сходила застывшая улыбка.

– А сиськи у нее что надо, – прошептал Калуччи.

– Ага, – согласился Ла-Бреска.

Приятели замолчали.

Оркестр в яме неистовствовал, от крещендо заныли уши. Барабан гремел все чаще; труба взвизгивала, забирая все выше, и, наконец добравшись до си, позорно промахнулась мимо ноты; нетерпеливо вскрикивал саксофон; пианино тоненько, пронзительно всхлипывало где-то в верхнем регистре; звенели, сталкиваясь, тарелки; и вновь промахивалась мимо ноты труба. Софиты пришли в движение, и на сцене началась безумная вакханалия цвета и звука. Зал дышал по́том и похотью. Каждое движение танцовщицы сулило восторг греховных наслаждений – ее пляска казалась серией зашифрованных сообщений, ключ к которым был найден уже много лет назад. «Иди ко мне, красавчик, иди же, я жду тебя, иди, иди, иди!»

Сцена погрузилась во мрак.

– Ну, что скажешь? – прошептал в темноте Калуччи.

Вспыхнул свет. На сцену вышел один из комиков в мешковатых штанах, изображавший врача, и миниатюрная блондинка с огромной грудью. Блондинка, игравшая пациентку, начала жаловаться на отсутствие мужского внимания.

– Мокруха мне как-то не по душе, – прошептал Ла-Бреска.

– А что делать, если другого выхода нет? – вздохнул Калуччи.

– И все же…

– Ты подумай, о каких бабках идет речь!

– В том-то и дело. Их и на троих вполне хватит, разве нет? – спросил Ла-Бреска.

– На хрена делить на троих то, что можно разделить и на двоих?

– Потому что, если мы не возьмем Дома в дело, он нас вломит. Слушай, какой смысл все по сотому разу повторять? Его надо брать – без вариантов.

– Это надо обмозговать, – опустил голову Калуччи.

– Времени в обрез. Пятнадцатое уже скоро. Дом хочет знать ответ прямо сейчас.

– Ладно, – вздохнул Калуччи, – пока передай ему, что он пойдет на дело с нами. А возьмем мы его или нет – решим потом. Может, эту падлу вообще вальнем. Я серьезно.

– Ну а теперь, дамы и господа, – раздался из динамиков голос, – позвольте с огромным удовольствием представить вам звезду Сан-Франциско, юную леди, что свела с ума немало жителей этого города у Золотых Врат, чертовку, чьи танцы заставляли краснеть благочестивое чиновничество Гонконга – краснеть, разумеется, в физическом, а не политическом смысле… Итак, позвольте пригласить на сцену мисс Анну Мэй Зонг!

В зале притушили свет. Оркестр заиграл вольную импровизацию известного блюза. Под грохот тарелок на сцену, мелко семеня ногами, выскочила кареглазая девушка в традиционном китайском наряде. Руки ее были молитвенно сложены и голова опущена.

– Ох и перетрахал я этих узкоглазых, – протянул Калуччи.

– Может, хватит болтать? – возмутился сидевший впереди лысый мужчина. – А то одни разговоры у меня за спиной – никакого удовольствия от шоу.

– Пошел ты, лысина, – отозвался Ла-Бреска.

И все же приятели замолчали. О’Брайен подался вперед. Паркер оперся на подлокотник. Однако детективы так ничего и не услышали. Капек сидел через проход, и, поскольку из-за расстояния он изначально ничего не мог разобрать, детектив просто смотрел, как китаянка медленно обнажается под музыку.