Прыжок в длину

Женечка киборгам нисколько не завидовал: если честно, воспринимал их как добровольных циркачей, дающих бесплатное представление для праздной курортной публики. Негодяйчика вполне устраивала роль наблюдателя. Но то, что Женечка наблюдал, его, признаться, беспокоило. Он приспособился дышать – через рот, сохнувший, как в кресле у дантиста, когда тебе фукают на зубы искусственным воздухом, – но не приспособился видеть. Он никак не мог поверить, что действительно находится среди всего того, что стоит у него перед глазами.

Здесь, в иностранных горах, было как в космосе. Небо, как будто ярко-синее, в то же время отливало фиолетовым, и, если подпасть под гипноз его слепящей неподвижности, сквозь обморочные вуали атмосферы проступала слепая чернота безвоздушного пространства. Здесь переход от тени к свету и обратно был таким же абсолютным, как в одном виденном Женечкой кино, где маленький, как младенчик на петлистой пуповине, большеголовый астронавт медленно всплывал из-под туши космической станции в зону действия солнца, и щиток на шлеме у него загорался, будто мощный прожектор. Снег тут был, к слову сказать, совершенно нечеловеческий. Там, где его убирали, он гладко простирался гофрированным полотнищем, но, если взять буквально десять метров в сторону, он, толстокорый и грубый, выглядел еще более каменным, чем рубленая скала, к которой он прилепился, и казалось, будто вот этому шершавому белому полипу лет восемьсот. Что бы ни писали рекламные проспекты, долго смотреть на горы было вредно для душевного здоровья. Синие, в стариковских морщинах, в нежнейших снеговых перепонках на месте роковых пропастей, горы весили мегатонны и, воздушные, не весили ни грамма. Легкая дымка, тут и там туманившая склоны, казалась следом дыхания на чистейшем стекле, отделявшем человека от этого нереального мира. Женечка, глотая горячее вино, еле-еле справлялся.

Но уйти с поста в отель было невозможно: отсиживая задницу в тугих шезлонгах и на твердых деревянных стульях, негодяйчик повсюду высматривал Киру. С Женечкой творилось неладное: он был охвачен болезненным волнением, какого прежде не испытывал. Ничего конкретно не болело, ощущение напоминало пожар на торфяном болоте, когда сверху ничего не видно, а внутри тлеет яма. Симптом был такой: Женечка все время принимал за Киру совершенно посторонних женщин. То ему казалось, что он поймал на склоне, среди маячивших туда-сюда фигурок, нежную карминовую точку; то он видел, как Кира сидела, развалясь, широко разбросив длинные ноги в уродливых лыжных ботинках, на соседней террасе; то она почему-то выходила под руку с мягконогой, каждую ступень проверяющей толстухой из краснокирпичной гостинички; то она принимала картинные позы над резко очерченным, в мутную синь уходившим обрывом и водила перед собой, над собой зеркальным смартфоном, словно изучала себя при помощи какого-то особого сканера, выявляя трудноуловимый источник своей красоты.

Но потом алая лыжница возвращалась наверх по канатной дороге и оказывалась коренастой и скуластой теткой; длинноногая особа на соседней террасе вставала, поднимаясь все выше, выше над своим столом с запачканными кофейными чашками и раздуваемыми ветром бумажными салфетками; псевдо-Кира, сопровождавшая толстуху, тоже обнаруживала при ближайшем рассмотрении нежную пухлявость, ее дополнительные подбородочки хотелось потеребить двумя пальцами. Негодяйчик вдруг поймал себя на том, что стал бояться женщин – того чужого в них, что прежде преспокойно игнорировал. Его теперь отвращали все эти волнистые носы, все эти разные, но непременно со слащавым процентом шоколада или карамели оттенки загара, все эти крашеные и некрашеные ротики, в которых раздраженному негодяйчику виделось нечто анальное. Было какое-то злое волшебство в том, как Кира, приближаясь, превращалась в очередного монстра. Нет, умом Женечка понимал, что натыкался зачастую на вполне кондиционные женские экземпляры. Например, девица, делавшая селфи над обрывом, оказалась совершенная красотка, с зеленовато-желтыми цитрусовыми глазищами и высокими бровями, точно вышитыми шелком. Но в этих ярких, явно дорогих, явно купленных каким-нибудь модельным агентством женских чертах Женечка усмотрел лишь искажение Кириного облика, ужасную деформацию, чуть ли не заразную болезнь.